Книга 9

1. (1) Следующий год [321 г.], когда консулами были Тит Ветурий Кальвин и Спурий Постумий, ознаменовался Кавдицским миром, памятным из-за тяжкого поражения римлян. (2) В тот год военачальником у самнитов был сын Геренния Гай Понтий; родитель его славился среди самнитов своею мудростью, а сам он — воинской доблестью и военным искусством. (3) Когда посланные от самнитов для возмещения причиненного римлянам ущерба возвратились, так и не добившись мира, Понтий сказал: «Не думайте, будто посольство было напрасным: гнев небес пал на нас за нарушение договора — теперь мы от этой вины очистились. (4) Я уверен: если кому-то из богов и любо было принудить нас вернуть все требуемое договором, им всем, однако, не по душе, что римляне так надменно презрели наше желание искупить содеянное. (5) Что же сверх сделанного можно еще сделать, дабы умилостивить богов и умилосердить людей? Имущество неприятеля, ставшее нашей добычей и по закону войны нам принадлежащее, (6) мы возвратили, зачинщиков, коль скоро выдать их живыми оказалось невозможно, выдали хотя бы и мертвыми, и добро их, дабы не осквернять себя прикосновением к нему, отвезли в Рим. (7) Что еще я задолжал тебе, римлянин?! Чем еще искупить разрыв договора? Какой иной долг возвратить богам, его блюстителям? Кого нам поставить судьею твоих притязаний и моих истязаний? Пусть это будет народ, пусть один какой-нибудь человек, я на все согласен. (8) Но если на этом свете правда и закон уже не защищают слабого от сильнейшего, мне остается взывать к богам, карающим спесь, преступившую всякую меру. (9) Я стану молить их обратить гнев свой на тех, кому мало и возвращенного им собственного имущества, и гор чужого добра в придачу; на тех, чью жестокость не насытить ни смертью обидчиков, ни выдачей мертвых их тел, ни имуществом их, отданным следом,— не насытить, если не дать упиться нашей кровью и пожрать нашу плоть. (10) Война, самниты, праведна для тех, для кого неизбежна, и оружие благочестиво в руках у тех, у кого уже ни на что не осталось надежды. (11) И раз уж в делах человеческих ничего нет важнее благоволения и враждебности богов, то знайте: прежнюю войну вы вели скорее против богов, чем против людей, зато в предстоящей боги сами поведут вас в бой!»

2. (1) Чего ни посулили эти его пророчества, все исполнилось. Понтий двинулся с войском в поход и, соблюдая строжайшую тайну, разбил лагерь у Кавдия. (2) Отсюда он посылает в Калатию, где, по слухам, уже стояли лагерем римские консулы, десять воинов, переодетых пастухами, приказав им пасти скот подальше друг от друга, но поближе к римским заставам, (3) а повстречавшись с грабящими округу римскими воинами, пусть твердят одно: дескать, самнитские легионы в Апулии, осаждают там всем воинством Луцерию и со дня на день возьмут ее приступом. (4) Об этом заранее нарочно распустили слухи, успевшие уже дойти до римлян, а когда то же самое стали повторять все, кого захватывали в плен, им нельзя было не поверить. (5) Было ясно, что римляне окажут помощь жителям Луцерии, своим добрым и верным союзникам, стремясь вместе с тем предотвратить в столь опасных условиях отпадение всей Апулии. Раздумывали они только о том, какой выбрать путь, (6) ибо к Луцерии вели две дороги. Одна, широкая и открытая, шла по берегу Верхнего моря — путь этот был более безопасным, но и более далеким; другая дорога, покороче, вела через Кавдинское ущелье. (7) Вот каково само это место: два глубоких ущелья, тесных и заросших лесом, окружены непрерывными горными кряжами; между ущельями — довольно широкая поляна, болотистая и заросшая травой, через эту поляну и пролегает путь. (8) Но, чтобы дойти до нее, нужно пробраться через первую теснину, а потом возвращаться назад тою же дорогой, которой сюда проникли, или, продолжая путь, пройти по второму ущелью, еще более глубокому, еще менее проходимому.

(9) Когда, избрав второй путь, римляне по скалистому распадку спустились в эту долину, то сразу же двинулись гурьбою ко второму ущелью, но наткнулись там на завал из деревьев и нагроможденных друг на друга огромных камней. Стало ясно, что это вражеская хитрость, и тут же поверху над ущельем замелькали неприятельские отряды. (10) Римляне спешат назад к дороге, которой пришли, но и она оказывается прегражденной завалами и вооруженными людьми. Тогда без всякого приказа все остановились в полной растерянности, словно скованные каким-то странным оцепенением; (11) и, поглядывая друг на друга в надежде найти в соседе больше самообладания и сообразительности, они долго молчат, не шелохнувшись. (12) Потом, видя, что ставятся консульские шатры, что некоторые достают орудия для земляных работ, (13) римляне, хоть и понимая всю смехотворность возведения укреплений в столь отчаянном и безнадежном положении, чтобы не усугубить его еще и по собственной вине, каждый сам по себе, без всяких понуканий и приказаний, принимаются за дело и, разбив у воды лагерь, окружают его валом. (14) И враги осыпали их тем временем бранью и насмешками, и сами римляне с горькой откровенностью высмеивали свой труд и тщетные усилия. (15) Удрученные консулы не со зывали совета: совещаться было не о чем, как и подмоги ждать было неоткуда; но легаты и трибуны сами подошли к ним, а воины, оборотясь к консульскому шатру, взывали к вождям о помощи, какую едва ли могли им подать и бессмертные боги.

3. (1) Когда настала ночь, они все еще совещались, а больще спорили, потому что каждый твердил то, что отвечало его нраву. «Давайте пойдем,— говорил один,— через завалы на дорогах через горные преграды, через леса, где только можно пройти с оружием,— (2) лишь бы подойти поближе к супостатам, ведь уже чуть ли не тридцать лет они терпят от нас поражения. Чтобы драться с вероломным самнитом, всякое место будет для римлян и ровно, и удобно». (3) «Куда и как мы пойдем? — возражал другой.— Что мы, горы станем сдвигать с места? Как ты кинешься на врага, если над тобой высятся эти кряжи? С оружием или без, храбрые и трусы, все мы равно взяты в плен и побеждены. Нам не дано даже достойно погибнуть от меча противника: враг выиграет войну, не трогаясь с места». (4) В таких разговорах, забыв о еде и сне, римляне провели ночь.

Однако и самниты не знали, что им предпринять при такой своей удаче, и все сообща решили написать Гереннию Понтию, отцу своего полководца, дабы испросить у него совета. (5) Этот Геренний Понтий в свои преклонные годы уже отошел не только от военных, но и от гражданских дел, однако воля и проницательность в дряхлом его теле оставались прежними. (6) Когда он узнал, что римское войско заперто между лесистыми склонами Кавдинского ущелья, то на вопрос о его мнении передал посланцу сына: как можно скорей отпустить всех римлян, не причиняя им никакого вреда. (7) А когда это было отвергнуто и тот же гонец, возвратясь, вторично просил совета, Геренний предложил перебить их всех до единого. (8) Ответы были столь противоречивы, словно их дал таинственный оракул, и, хотя сын сам первый склонялся к мысли, что в ветхом родительском теле одряхлел уже и разум, он уступил все же общему желанию и вызвал отца на совет. (9) Старик не заставил себя упрашивать, и его, говорят, привезли на телеге в лагерь. Приглашенный на совет, он повторил примерно все то же, что говорил раньше, ни в чем не отступил от своего мнения, но объяснил, на чем оно основано. (10) Давая первый совет, в его глазах наилучший, он стремился, чтобы столь великое благодеяние обеспечило вечный мир и дружбу с могущественнейшим народом; смысл второго совета был в том, чтобы избавить от войны многие поколенья, ибо после потери двух войск римское государство не скоро вновь соберется с силами; третьего же решения, сказал он, вообще нет. (11) Когда же сын и другие предводители стали добиваться от него, что если они изберут средний путь, то есть отпустят римлян невредимыми и в то же время по праву войны свяжут их как побежденных определенными условиями, старик сказал: (12) «Это как раз такое решение, что друзей не создаст, а врагов не уничтожит. Вы только сохраняете жизнь людям, озлобленным унижением, а нрав римлян таков, что, потерпев поражение, они уже не ведают покоя. (13) Нынешнее безвыходное положенье вечно будет огнем жечь их души, и не будет им успокоения, покуда не отомстят вам стократ». Ни тот, ни другой совет принят не был, и Геренния увезли из лагеря домой.

4. (1) Тем временем многие из окруженных попали в плен при тщетных попытках пробиться, а в лагере уже во всем ощущалась нехватка, (2) и римлянам волей-неволей пришлось отправить послов просить сперва мира на равных условиях, а не добившись мира, вызывать на бой. (3) На это Понтий отвечал, что война уже завершена, а раз римляне, даже потерпев поражение и попав в плен, не способны смириться со своею участью, то он прогонит их под ярмом — раздетых и безоружных; в остальном же условия мира будут равными для побежденных и победителей: (4) если римляне уйдут из владений самнитов и уведут обратно своих поселенцев, то оба народа будут впредь подчиняться лишь собственным законам и жить как равноправные союзники; (5) вот на таких условиях он-де готов заключить договор с консулами, а если в них что-то им не по нраву, то послов пусть больше не присылают.

(6) Когда послы объявили о данном им ответе, раздался такой дружный вопль и такое всех охватило уныние, что, казалось, римляне предпочли бы этому услышать известие о предстоящей здесь им всем погибели. (7) Долго все хранили молчание, когда же ясно стало, что консулы не решаются высказаться ни в пользу столь позорного договора, ни против него, ибо он был неизбежен, заговорил наконец Луций Лентул, в то время первый из легатов по доблести и заслугам и: (8) «От своего отца, консулы, я часто слышал, что он один на Капитолии отговаривал сенат золотом выкупать у галлов государство, когда враг, на редкость ленивый в работах и строительстве укреплений, ни рвом, ни валом не запер римлян, когда была еще возможность прорваться, идя на большую опасность, но все ж не на верную гибель. (9) Будь у нас возможность броситься на врага, как тогда с Капитолия, с оружием в руках — ведь так нередко нападают осажденные на осаждающих,— будь в нашей власти хоть в выгодном, хоть в невыгодном положении, но сразиться с врагом, я, давая совет, не уступил бы решимостью своему родителю. (10) Я признаю, конечно, что смерть за отечество прекрасна и Ради римского народа и его легионов готов обречь себя подземным богам и броситься в гущу врагов; (11) но здесь я вижу перед собой мое отечество, здесь все до единого ратники римлян, и какое такое достояние они спасут ценой своей жизни, если они не хотят сложить головы за себя же самих? (12) „Родной кров,— скажет кто-нибудь,— стены Города и толпы его жителей. Нет клянусь вам! Погибни только это войско, и мы не спасем все это, а выдадим врагу. (13) Кто ж тогда станет охранять Город? Очевидно, толпа мирных безоружных граждан. Спору пет, она защитят его так же успешно, как при галльском нашествии! (14) Может быть, они позовут из Вей войско во главе с Камиллом? Но нет, вся наша надежда и все паши силы — здесь! Сохранив их, мы спасем отечество, а погубив, покинем и отечество, отдавши его на поток и разграбление. (15) „Но сдача позорна,— скажут иные,— позорна и унизительна!" Так в том ведь и состоит преданность отечеству, чтобы спасти его, хотя бы ценой унижения, точно так, как спасли бы его, если нужно, своею смертью. (16) И пусть нас подвергнут какому угодно бесчестию, мы покоримся неизбежности, неодолимой даже для богов. Ступайте, консулы, выкупайте оружием государство, которое отцы ваши выкупали золотом».

5. (1) Консулы отправились к Понтию для переговоров, а когда победитель завел речь о договоре, отвечали, что без веления народа договор заключить невозможно, так же как без фециалов и без прочих торжественных священнодействий. (2) Так что, вопреки общепринятому мнению и даже письменному свидетельству Клавдия, Кавдинский мир был скреплен не договором, а только клятвенным поручительством18. (3) Зачем, в самом деле, понадобились бы поручители договора или заложники, если бы дело завершили молением к Юпитеру поразить своим гневом народ, отступивший от условий, подобно тому как фециалы поражают жертвенного кабана. (4) Клятвенное обещание дали консулы, легаты, трибуны и квесторы, причем известны имена всех клявшихся, тогда как при заключении мира по договору были бы указаны только имена двух фециалов. (5) И еще потребовалось шестьсот всадников в заложники, которые должны были поплатиться головой за нарушение обещаний; и это тоже было сделано только потому, что пришлось отложить заключение самого договора. (6) Наконец, назначили срок, когда передадут заложников, а разоруженное войско отпустят.

С приходом консулов горькое отчаяние вновь охватило воинов: едва удерживались они, чтобы не поднять руку на тех, кто безрассудно завел их в такое гиблое место, а теперь малодушно уводит из западни, навлекши на них этим позор еще больше прежнего. (7) Не нашлось-де у них ни проводников, ни лазутчиков, зато дали заманить себя в ловушку, как безмозглых тварей! (8) Римляне то взглядывали друг на друга, то не сводили глаз с оружия, которое вот-вот придется отдать, и смотрели на свои руки, которые лишатся оружия, и на тела, у которых не будет защиты от врага. Во всех подробностях они представляли себе и вражеское ярмо, и насмешки победителей, их надменные взоры (9) и свой проход, безоружных сквозь строй вооруженных, потом злосчастное странствие через союзные города и возвращение в отечество, к родителям — в Город, куда те и сами, и предки их не раз вступали с триумфом. (10) Только они разбиты, хотя целы и невредимы, хотя оружия не подняли и в бой пе вступили, только им не пришлось ни мечей обнажить, ни с врагом сразиться, только им не впрок было оружие, сила и отвага.

(11) В этих сетованиях застал их роковой час бесчестия, когда суждено было изведать такое, что превзошло самые мрачные их ожидания. (12) Для начала римлянам приказали безоружными и раздетыми выйти за вал, и в первую очередь были выданы и взяты под стражу заложники; (13) потом ликторам приказали покинуть консулов и с консулов сорвали их облачение. У тех самых воинов, которые только что готовы были с проклятьями отдать консулов на растерзание, зрелище это вызвало такую жалость, (14) что, позабыв о собственном поло-женьи, все, словно ужасом охваченные, отворачивались, дабы не видеть, как поругано столь высокое достоинство.

6. (1) Консулов, чуть не нагих, первыми прогнали под ярмом, затем тому же бесчестию подвергся каждый военачальник в порядке старшинства (2) и, наконец, один за другим все легионы. Вокруг, осыпая римлян бранью и насмешками, стояли вооруженные враги и даже замахивались то и дело мечами, а если кто не выражал своим видом должной униженности, то оскорбленные победители наносили им удары и убивали. (3) Так и провели их под ярмом, причем на глазах врагов, что было, пожалуй, самым мучительным. Хотя, выбравшись из ущелья, римляне, словно выходцы из преисподней, казалось, впервые увидели белый свет, но и самый свет для взиравших на свое столь опозоренное войско был чернее мрака смерти. (4) Вот почему, хотя еще засветло можно было добраться до Капуи, римляне, не надеявшиеся на верность союзников и к тому же их стыдившиеся, не доходя до Капуи, легли, как были, у дороги на голую землю. (5) Когда весть о том достигла Капуи, естественное сочувствие к союзникам взяло верх над присущим кампанцам высокомерием. (6) Они тотчас посылают консулам знаки их достоинства, фаски и ликторов и не скупятся на оружие, коней, одежду и продовольствие для воинов. (7) Когда же Римляне приблизились к Капуе, навстречу им вышел весь сенат и весь народ и было сделано все, что от частных лиц и от государства требуют законы гостеприимства. (8) Однако ни радушие союзников, ни их приветливое обращение, ни ласковые речи не могли заставить римлян не то что слово проронить, но и глаза поднять и взглянуть в лицо утешавшим их друзьям,— (9) настолько стыд вкупе с унынием понуждал их избегать и разговоров, и людского общества. (10) На другой день, когда знатные юноши, посланные сопровождать тронувшихся в путь римлян границ Кампании, возвратились и были призваны в курию (11) то на расспросы старших они отвечали, что римляне показались им еще более подавленными и еще более павшими духом; щли они в таком полном безмолвии, словно это шествие немых, (12) сокрушился былой дух римлян, вместе с оружием они лишились и мужества; на приветствия они не откликаются на вопросы не отвечают, никто не смеет рта раскрыть от стыда, будто все еще несут они на шее то ярмо, под которым их прогнали; (13) а самниты, дескать, добились победы не только славной, но и прочной, ибо взяли в плен даже не Рим, как некогда галлы, но доблесть и отвагу римлян, а эта победа куда блистательней.

7. (1) Они говорили, а прочие слушали, и на своем совете верные союзники едва уже не оплакали римский народ, (2) когда Овиев сын Авл Калавий, муж известный и родовитостью, и подвигами, а в ту пору и возраста уже почтенного, заявил, что дела обстоят далеко не так: (3) столь упорное молчание, взоры, опущенные в землю, слух, глухой ко всем утешениям, и стыд глядеть на белый свет суть верные признаки того, что в глубине души у римлян зреет чудовищный гнев. (4) Или, мол, он ничего не смыслит в нраве римлян, или же это молчание очень скоро отзовется у самнитов воплем плачевным и стоном, а память о Кавдинском мире некогда станет горше для них, чем для римлян. (5) Ясно ведь: где бы эти народы ни столкнулись, у каждого будет его отвага, а вот Кавдинское ущелье не везде окажется у самнитов под рукой.

(6) В Риме уже знали о своем бесславном пораженье. Сперва аришло известие об окружении, потом весть и о позорном мире, принесшая горя еще больше, чем слух об опасности. (7) Узнав об окружении, начали было производить набор, но потом, услыхав о столь постыдной сдаче, оставили все хлопоты о подкрепленье и тотчас, без всякого почина со стороны властей, все, как один, стали соблюдать траур. (8) Харчевни вокруг форума позапирали, и еще до закрытия судов все дела на нем сами собой прекратились; исчезли широкие полосы на одежде и золотые кольца, (9) а сами граждане, убитые горем едва ли не больше войска, но только негодовали на вождей — виновников и поручителей мира, но даже к неповинным воинам пылали ненавистью и не желали впускать их в Город и под родной кров. (10) Однако при появлении войска их возмущенье улеглось: сам вид его заставлял сменить гнев на милость. И впрямь воины не так возвращались в отечество, как приходят домой сумевшие целыми и невредимыми выйти из безнадежного положения, нет, они вошля в Город под покровом темноты с понурым видом и повадкой пленников, (11) засели по домам, и ни на другой день, ни позже никто из них не захотел показаться на форуме или на улице. (12) Консулы тоже заперлись в своих домах и не исполняли никаких своих обязанностей, только назначили по требованию сенатского постановления диктатора для проведения выборов. (13) Диктатором стал Квинт Фабий Амбуст, а начальником конницы — Луций Валерий Флакк. (14) Но и они не провели выборов, а поскольку народ чурался всех магистратов этого года, пришлось пойти на междуцарствие. (15) Иптеррексами были Квипт Фабий Максим и Марк Валерий Корв. В правление последнего консулами избрали Квинта Публилия Филона в третий раз и Луция Папирия Курсора во второй, несомненно при полном согласии граждан, так как в ту пору не было более прославленных полководцев.

8. (1) Консулы вступили в должность в самый день избрания, ибо так постановили отцы, и, исполнив положенные сенатские постановления, доложили о Кавдипском мире. Затем Публилий, державший в тот день фаски, сказал: (2) «Говори ты, Спурий Постумий!» Тот поднялся с тем же выражением лица, какое у него было, когда шел под ярмом, и сказал: (3) «Нельзя не понять, консулы, что я вызван первым не почести ради и говорить мне приказано не как сенатору, но из-за позора моего и как виновнику не только войны злополучной, но и мира постыдного. (4) Однако, пользуясь тем, что здесь не докладывали ни о вине пашей, ни о каре, я вместо оправданий, не столь уж и трудных перед теми, кому ведомы превратности судьбы человеческой и сила необходимости,— вместо всех этих оправданий я коротко выскажу свое мнение о доложенном здесь деле, а это и покажет вам, свою ли спасал я жизнь или жизнь ваших легионов, связывая себя поручительством, постыдным ли или, быть может, неизбежным, (5) но в любом случае не обязательным для римского народа, коль скоро на то не было его воли, и не требующим от вас ничего, кроме выдачи нас самнитам. (6) Прикажите же фециалам выдать нас нагими и в оковах! Если и впрямь мы хоть как-то связали народ обязательством, пусть мы же и освободим его от страха перед богами, чтобы ни божеское, ни человеческое — ничто уже не стояло на пути новой войны, законной и благочестивой после нашей выдачи. (7) Консулы тем временем наберут войско, вооружат его и отправятся в поход, но не вступят в земли неприятеля, покуда не будет все готово для выдачи нас самнитам. (8) Я взываю к вам, бессмертные боги, и молю вас, раз уж не было вам угодно в войне против самнитов Даровать победу консулам Спурию Постумию и Титу Ветурию, (9) то да будет вам довольно сперва увидеть, как нас прогнали под ярмом и как мы связали себя бесславным поручительством, а ныне узреть нас выданными врагу нагими, в цепях, принявшими весь их гнев на свои головы; (10) и да будет вам благоугодно, чтобы новые консулы и римские легионы били самнитов так, как до нашего консульства всегда их били».

(11) Когда он кончил, все вдруг загорелись таким восхищениемем и сочувствием к этому мужу, что уже и не верилось: ли это тот самый Спурий Постумий — виновник столь позорного мира? (12) Только о том и жалели теперь, что такого-то мужа враги, взбешенные нарушением мира, подвергнут особенно мучительной казни.

(13) Все одобрили Спурия Постумия и согласились с ним, но народные трибуны Луций Ливии и Квинт Мелий сумели На время наложить запрет на исполнение этого замысла: (14) трибуны заявили, что выдача не освободит народ от гнева богов до тех пор, пока самниты не получат снова все то, что было в их распоряжении под Кавдием, (15) что сами трибуны за спасение римского воинства своим поручительством о мире никакого наказания не заслуживают и, наконец, что как особ неприкосновенных их нельзя ли выдать врагу, ни подвергнуть насилию.

9. (1) Тогда заговорил Постумий: «Выдайте пока нас, особ не священных, кого можно выдать, не оскорбляя благочестия, а этих, неприкосновенных, выдадите после, как только они сложат с себя должность. (2) И если послушаете моего совета, то перед выдачей накажите их здесь же, на площади, розгами, чтоб за отсрочку расплаты они сполна получили свои проценты. (3) Кто же так мало сведущ в праве фециалов, чтоб не понять: они отрицают, что после нашей выдачи самнитам кара богов не будет больше грозить народу, предотвращая этим свою выдачу, а вовсе не потому, что так оно на самом деле. (4) Отцы-сенаторы! И я не отрицаю святости ручательств и договоров для тех, кто равно чтит обеты, приносимые богам, и клятвы, даваемые людям. Я отрицаю только, что нечто, налагающее обязательства на народ, может быть освящено без изъявления им своей воли. (5) Что если бы самнитам достало дерзости вырвать у нас не только это поручительство, но еще и заставить нас произнести слова, требуемые законом при сдаче города? Что же, трибуны, разве и тогда вы стали бы утверждать, что римский парод сдался на милость победителя и Город сей, храмы, святилища, земли и воды принадлежат самнитам? (6) Ладно, не буду о сдаче, раз уж речь о клятвенном поручительстве. Но как быть, дай мы за римский народ клятвенное поручительство, что он покинет свой Город? или спалит? или откажется от магистратов, от сената, от законов? или подчинится царской власти? Боги, говоришь, не допустят! Но ведь унизительные условия не делают обязательства менее клятвенными! (7) Если народ можно обязать хоть к чему-то, то можно обязать и к чему угодно. И тут уже не важно, как может показаться, кто именно ручался — консул ли, диктатор ли или претор. (8) Самниты сами дали это понять, когда ве удовольствовались клятвами консулов, но заставили клясться в легатов, и квесторов, и военных трибунов. (9) Что толку спрашивать теперь у меня, зачем я дал такие ручательства, если делать это консул не вправе, и я не мог ни давать им ручательств в том» что мне неподсудно ни выступать от вашего имени, не будучи вами на то уполномочен? (10) Под Кавдием, отцы-сенаторы, не было ничего, что вершилось бы по человеческому разумению. Боги бессмертные отняли разум и у ваших и у вражеских военачальников: (11) мы оказались беспечны в ведении войны, а злополучные самниты упустили победу, добытую благодаря нашим злоключениям. Ведь когда они спешат хоть на каких-то условиях, но только поскорее лишить оружия мужей, рожденных для оружия, это значит, что они не смеют верить удаче, даровавшей. им победу. (12) Будь они в здравом уме, неужто трудно им было, пока возили старцев из дому на совет, отправить в Рим послов? И о мире и о договоре говорить с сенатом и народом? (13) Налегке там три дня пути. А до возвращения послов из Рима, либо с верною своею победой, либо с миром; заключили бы перемирие! Действительным могло быть лишь одно ручательство — то,, что дано по воле народа. (14) Но вы бы своего согласия не дали, а значит, не было бы и поручительства. Видно, богопротивен был иной исход! Мечта слишком радужная, чтобы не вскружить самнитам голову, так и должна была их одурачить, (15) а наше войско и освободить должна была та же фортуна, какая взяла в плен. Пусть призрачную победу самнитов мир еще более призрачный превратит в нечто, а ручательства пусть не свяжут никого, кроме поручителей. (16) Разве мы вели с вами, отцы-сенаторы, какие-нибудь переговоры? Или, может быть, с римским народом? Кто посмеет призвать вас к ответу? Кто посмеет обвинять в обмане? Враги или сограждане? Но врагам вы ни за что не ручались и никому из граждан не приказывали за вас ручаться. (17) И стало быть, у вас нет обязательств ни перед нами, ибо вы ничего нам не поручали, ни перед самнитами, ибо с ними ни о чем не договаривались. (18) Мы являемся поручителями перед самнитами и вполне располагаем тем, чем ручались, тем, что можем им теперь предоставить,— телами нашими и жизнями. Вот на что пусть они обрушат свою ярость, подымут меч и распалятся гневом! (19) А о трибунах подумайте, выдать ли их теперь же, или это лучше пока отложить. Тем временем мы с тобою, Тит Ветурий, и вы все вместе с нами отдадим свои ничтожные жизни, искупая клятвопреступление. И пусть наша казнь даст свободу Римскому оружию!»

10. (1) Отцы-сенаторы были потрясены и речью, и оратором, и не только на всех прочих, по даже на народных трибунов сказанное оказало воздействие, и они отдали себя во власть сената: (2) немедленно сложили с себя должность и вместе с другими были переданы фециалам для отправки в Кавдий. Сенат принял о том постановление, и тогда словно свет воссиял над гражданами. (3) Постумий у всех на устах, в похвалах его возносят до небес, поступок его равняют с жертвою консула Публия Деция и другими достославными подвигами. (4) Это он, твердят граждане, придумал, как избавить государство от гибельцого мира, он это и исполнит. Добровольно принимая жестокую казнь и ярость врага, он ради римского народа приносит себя в жертву! (5) Мысли всех обращены теперь к войне и сражениям: когда же можно будет наконец схватиться в бою с самнитом?

(6) Граждане пылали таким гневом и ненавистью, что войско набрали почти из одних добровольцев. Из прежних ратников вторично составили новые легионы, и войско двинулось к Кавдию. (7) Шедшие впереди фециалы, подойдя к городским воротам, приказали совлечь с поручителей мира одежды и связать им руки за спиной. Прислужник из почтения к достоинству Постумия старался не туго скручивать ему руки, и тот воскликнул: «Затяни-ка ремни, не то выдача будет незаконной!» (8) Затем они вошли в собрание самнитов, приблизились к трибуналу Понтия, и Авл Корнелий Арвина, фециал, произнес такие слова: (9) «Поелику эти люди без веления римского народа квиритов поручились перед вами за договор о союзе и тем самым поступили беззаконно, я, освобождая народ римский от нечестия, выдаю вам этих людей». (10) При этих словах Постумий изо всех сил ударил фециала коленом в бедро и громко заявил, что он — самнитский гражданин, что он нарушил право, принятое между народами, оскорбив вот этого посла и фециала, и тем законнее будет начата новая война.

11. (1) На это Поптий отвечал: «Я не приму такой выдачи, и самниты ее не признают. (2) Ты, Спурий Постумий, мог все объявить недействительным и мог остаться верным договору. Зачем же ты уклоняешься от того и от другого? Все, кто был во власти сампитского народа, принадлежат ему! Или вместо них - мир! (3) Но что попусту взывать к тебе? Ты хоть по совести возвращаешь себя связанным победителю. К народу римскому я обращаюсь! Если в тягость ему обещания, данные в Кавдииском ущелье, пусть возвратит легионы в то самое место, где они были окружены, (4) пусть не будет никакого обмана, пусть считается, что ничего не было, пусть вновь получат воины оружие, которое они сложили согласно договору, вновь войдут в свой лагерь, пусть получат назад все, что было у них накануне переговоров. И вот тогда пускай избирают войну и решительные действия, тогда пускай отвергают договоры и мир! (5) Начнем же войну в том положенье и на тех местах, где были и мы и вы до предложения мира, и тогда не придется римскому народу вменять в вину консулам их обещания, а нам римскому народу — его вероломство. (6) Неужели и тут, как всегда, вы отыщете повод, потерпев поражение, не соблюдать договора? Порсене вы дали заложников - и увели их тайком обратно, (7) у галлов золотом выкупили государство — и при передаче золота их умертвили, с нам заключили мир, чтоб возвратить пленные легионы, и этот считаете недействительным. Но обман вы всегда прикрываете видимостью какой-то законности. (8) Так что же? Римский народ не одобряет спасения его легионов ценою позорного мира? Тогда пусть отринет мир и вернет победителю захваченные им регионы! Вот чего требуют и честь, и договоры, и обряды фециалов. (9) А ты, Авл Корнелий, получив по договору то, чего добивался,— стольких граждан целыми и невредимыми — и лишив меня мира, ради которого я их отпустил, ты вместе с фециалами смеешь называть это правом народов?!

(10) Нет, я не принимаю вашу притворную выдачу и выдачей ее не признаю. Я не препятствую этим людям возвращаться к своим согражданам, которые по-прежнему связаны данным нам за них ручательством и которые прогневали, смеясь над волей богов, сами небеса! (11) Что ж, начинайте войну, раз уж Спурий Постумий ударил сейчас коленом посла-фециала. Так боги и поверят, что Постумий самнитский, а не римский гражданин, что римский посол оскорблен самнитом, а потому, дескать, война против нас сделалась справедливой. (12) И не стыдно тебе выставлять на всеобщее обозрение такое надругательство над благочестием? (13) Ступай, ликтор, сними путы с римлян. Не держу никого, пусть уходят, когда пожелают».

И они возвратились невредимы из-под Кавдия в римский лагерь, наверняка освободив себя, а может быть, и государство от клятвенных обещаний.

12. (1) Самниты понимали, что вместо почетного мира вновь началась кровопролитнейшая война, и не только предчувствовали все, что и произошло впоследствии, но словно видели это воочию. (2) Теперь они воздавали запоздалую и бесполезную уже хвалу двум советам старого Понтия, ибо, сбившись на средний путь, они променяли бывшую в их руках победу на ненадежный мир и упустив случай оказать благодеяние или совершить злодеяние, теперь были вынуждены сражаться с теми, кого могли либо уничтожить навсегда как врагов, либо обрести навсегда как друзей, (3) И без единого сражения, которое показало бы, на чьей стороне перевес, настроения так переменились, что римляне больше славили Постумия за сдачу, чем самниты — Понтия за бескровную его победу, (4) и если римляне равняли новую войну с верной победой, то для самнитов она означала победу римлян.

(5) В это время на сторону самнитов перешли сатриканцы, и вот, внезапно появившись под римским поселением Фрегеллами, самниты — а с ними, по достоверным сведениям, были и сатриканцы среди ночи захватили город, однако до рассвета противники из осторожности ничего не предпринимали. (6) Наутро началась битва, шедшая сперва без явного преимущества сторон. Все же фрегелланцы сумели устоять, ибо дрались за свои алтари и очаги, а с крыш им помогали толпы мирных жителей, но потом взяло верх коварство. Слышно было, как глашатай объявил, что сложившим оружие дадут уйти невредимыми. Эта надежда ослабила битвенный пыл фрегелланцев, и повсюду стали бросать оружие. (8) Часть более стойких воинов с оружием прорвалась через задние ворота, и отвага оказалась лучшей защитою, чем страх, который заставил прочих опрометчиво поверить самнитам: всех их, тщетно взывавших к богам и к верности данному слову, самниты обложили огнем и сожгли.

(9) Консулы разделили меж собою военные области; Папирий поспешил в Апулию к Луцерии, где томились римские всадники взятые под Кавдием в заложники, а Публилий стал в Самнии против кавдинских легионов. (10) Это привело самнитов в замешательство: к Луцерии они идти не решались, опасаясь врагов с тыла, но и на месте не могли оставаться, боясь лишиться тем временем Луцерии. (11) Они сочли за лучшее во всем довериться судьбе и дать бой Публилию. С тем они и построили войска для битвы.

13. (1) Готовясь к сражению, консул Публилий решил сперва обратиться с речью к воинам и отдал приказ созывать сходку. В мгновение ока все сбежались к консульскому шатру, но за громкими требованиями битвы нельзя было даже расслышать ободряющих слов полководца: (2) ведь каждого звала в бой память о пережитом униженья. И вот римляне идут в бой, торопя знаменосцев, а чтоб не было задержки, когда, сойдясь с врагом, должны будут бросить дротики и уже после браться за мечи, они, будто по условному знаку, разом пускают дротики и, обнажив мечи, бегом кидаются на неприятеля. (3) И не было здесь надобности в военном искусстве с его умением располагать ряды и резервы, все здесь сделала ярость воинов, бросившихся вперед, как одержимые. (4) Враг был не только рассеян, даже в собственном лагере самниты не посмели закрепиться и врассыпную бежали в Апулию. Впрочем, к Луцерии они прибыли, снова собравшись под свои знамена. (5) Ярость, с которой римляне прорвались сквозь гущу врага, бросила их затем на лагерь, там учинились резня и кровопролитие еще страшнее, чем в сражении, и в неистовстве воины уничтожили большую часть добычи.

(6) Другое войско, с консулом Папирием, продвинулось по побережью до Арп, нигде не встречая враждебности, чему причиной в большей мере были обиды от самнитов и ненависть к ним, чем какое-то благодеяние римского народа. (7) Равнинные прибрежные области в те времена постоянно разорялись самнитами, жителями горных селений, которые, как и подобает диким горцам, презирали более кроткий нрав земледельцев, схожий, как водится, с природой их края. (8) Оставайся эта область верна самнитам, римское войско либо не добралось бы до Арп, либо, отрезанное от подвоза продовольствия, погибло бы по дороге, где нет никаких источников пропитания. (9) Но и так, когда они добрались до Луцерии, голод стал одинаковым мучением для осажденных и осаждавших. Римляне все получали из Арп, но этого было так мало, что продовольствие для стражи, дозоров и воинов, занятых земляными работами, всадники доставляли из Арп в лагерь в кожаных мешочках, (10) а порой, наткнувшись на неприятеля, они должны были сбрасывать продовольствие с коней и принимать бой. До прихода второго консула с победоносным войском осажденным доставили с самнитских гор пропитание, а внутрь города впустили подкрепление. (11) Приход Публилия еще больше стеснил противника, ведь он оставил осаду на сотоварища, а сам разъезжал по полям, тем самым начисто лишив врага возможности добывать продовольствие. (12) Тогда самниты, не надеясь, что осажденные смогут и дальше терпеть голод, принуждены были стянуть отовсюду свои силы и выйти против Папирия.

14. (1) В то самое время, когда обе стороны готовились к битве, в дело вмешались тарентинские послы, предлагая и самнитам и римлянам прекратить войну; а кто, мол, воспротивится и не захочет сложить оружие, против того они выступят на стороне противника. (2) Выслушав послов, Папирий, вняв для вида их речам, отвечал, что посоветуется с товарищем, но, послав за ним, он использовал все время для приготовлений к сражению, а переговорив о деле, для обоих несомненном, выставил знак к бою. (3) К консулам, занятым обрядами и распоряжениями, положенными перед битвой, приблизились ожидавшие ответа послы тарентинцев. (4) Папирий сказал им: «Тарентинцы, пулларий объявляет, что птицегадания благоприятны, гадания по внутренностям также на редкость счастливы. В бой, как видите, мы идем по воле богов». (5) Вслед за тем он отдал приказ выносить знамена и двинул войска вперед, браня вздорное племя: из-за мятяжей и раздоров они бессильны управиться со своими делами дома и еще притязают отмерять другим справедливую меру войны и мира!

(6) Самниты тем временем оставили всякие военные приготовления, то ли и впрямь желая мира, то ли видя выгоду в притворстве, которое склонит на их сторону тарентинцев. Когда же они увидели римлян, неожиданно построившихся для битвы, (7) то принялись кричать, мол, из повиновения тарентинцам они не выходят, в сражение не вступают и оружие за вал не выносят; и хотя их обманули, они готовы на все, лишь бы не дать новода думать, будто они пренебрегают посредничеством тарентинцев. (8) Консулы провозглашают это знамением и возносят молитвы о том, чтобы враги и дальше пребывали в таком расположении духа, при каком они не станут защищать и вала. (9) А сами, поделив меж собою воинские силы, подошли к вражеским укреплениям и бросились на них разом со всех сторон. Дни засыпали ров, другие выдергивали частокол и сбрасывали его в ров, и не одно природное мужество двигало ими: ожесточенных унижением, их гнала вперед ярость; (10) они ворвались лагерь с криками, что здесь вам не ущелье, не Кавдий, не теснины непролазные, где ошибка дала победу надменному коварству,— нет, здесь римская доблесть, а ее ни вал, ни рвы не остановят! (11) И всякий, как мог, убивал без разбора тех, кто дрался, и тех, кто бежал, безоружных и вооруженных, рабов и свободных, взрослых и малолеток, людей и скот; (12) и не осталось бы в лагере ничего живого, не подай консулы знак отходить, не выгони они приказами и угрозами алчущих крови воинов вон из вражьего лагеря. (13) Пришлось консулам тут же обратиться к войску, раздосадованному тем, что прервалось упоение гневом с уверениями, что в ненависти к врагу консулы и сами не уступают своим ратникам и впредь не уступят, что они, напротив, (14) готовы быть их вождями в войне и в неутомимой мести, но ярость их сдерживает мысль о шестистах всадниках, сидящих заложниками в Луцерии: (15) как бы враги, не надеясь уже на пощаду, не казнили тех, стремясь в слепом своем отчаянии погубить их прежде, чем погибнут сами. (16) Воины это одобрили и обрадовались, что их неистовство укрощено, и признали наилучшим все стерпеть, лишь бы не рисковать жизнью стольких знатных юношей Рима.

15. (1) Распустив сходку, держали совет: всем ли вместе осаждать Луцерию, или же одному войску с одним из вождей потревожить окрестных апулийцев — народ, чьи намерения были неясны. (2) Консул Публилий отправился с войском, чтобы обойти Апулию, и за один поход много народов покорил он силою или принял в союзники и союз с ними скрепил договором. (3) И у Папирия, оставшегося для осады Луцерии, вскоре все вышло так, как он и рассчитывал. Ведь когда все пути для подвоза продовольствия из Самиия оказались перекрыты, голод вынудил самнитский отряд, охранявший Луцерию, отправить к римскому консулу послов с предложением получить назад всадников, бывших причиной войны, и снять осаду. (4) Папирий ответил им примерно так: надо бы спросить у Поития, сына Геренния, по милости которого римляне прошли под ярмом, что, по его мнению, должны претерпеть побежденные; (5) а впрочем, коль скоро они предпочли, чтобы враги, а не они сами установили справедливую меру наказания, то пусть объявят в Луцерии, чтобы оружие обоз, скот, всех мирных жителей оставили в стенах города (6) а воинов он намерен в одних туниках прогнать под ярмом, лишь в отместку за оскорбление, но не для того, чтобы причинить новое. (7) Все условия были приняты, и семь тысяч воинов прогнали под ярмом; в Луцерии взяли огромную добычу, причем получили назад и все знамена, и все оружие, отнятое под Кавдием, и вернули домой — а это было самой большой радостью — всадников, которые как заложники мира были отдав самнитами под стражу в Луцерию.

(8) Едва ли была у римского народа другая победа, более лославленная внезапной во всем переменою, особенно если и прямь, как говорится в иных летописях, и сам Понтий, сын Генния, самнитский полководец, был во искупление позора консулов вместе со всеми тоже отправлен под ярмо. (9) Впрочем, сдался ли неприятельский вождь в плен и прошел ли он под ярмом, точно не известно, и это меня не удивляет. Куда удивительней сомнения в том, был ли под Кавдием, а потом у Луцерии диктатор Луций Корнелий с начальником конницы Луцием Папирием Курсором (10) и как единственный мститель за позор римлян справил ли он затем триумф, в то время, быть может, самый славный после триумфа Фурия Камилла или же честь этого подвига принадлежит консулам и главным образом Папирию. (11) К этой путанице прибавилась другая: то ли это Папирий Курсор на ближайших выборах в третий раз стал консулом (вместе со вторично избранным на эту должность Квинтом Авлием Церретином), сохранив за собою должность как награду за военные успехи в Луцерии, то ли то был Луций Папирий Мугиллан, и произошла путаница в прозвищах.

16. (1) Все, однако, согласны, что после войну завершили уже консулы. Одной удачной битвой Авлий решил войну с ферентинцами и, приказав дать заложников, принял сдачу самого города, переполненного бежавшими с поля боя войсками. (2) И другому консулу в войне против сатриканцев — римских граждан, перекинувшихся к самнитам после поражения под Кавдием и впустивших в свой город самнитский отряд,— сопутствовала такая же удача. (3) А дело было так. Когда римское войско уже подступало к стенам Сатрика и жители отправили послов умолять о мире, консул дал им суровый ответ: если не перебьют самнитских воинов или не выдадут их, то пусть к нему больше не являются. Для поселенцев эти слова были страшней угрозы нападения, (4) и потому послы тотчас приступили к консулу с вопросом, как, по его разумению, могут они, слабые и малочисленные, совладать с таким сильным и хорошо вооруженным воинством. Консул велел им просить совета у тех, по чьему наущению впустили самнитов в город, и послы удалились, с трудом добившись позволения (5) посовещаться в сенате и возвратиться с ответом. С тем они и уходят восвояси.

(6) В сатриканском сенате в ту пору были две партии: в одной верховодили виновники измены римскому народу, другая состояла из верных Риму граждан, однако и те и другие наперебой устремились угодить консулу, чтобы только обеспечить себе прежий мир. (7) Поскольку отряд самнитов, совершенно не готовый к осаде, должен был на следующую ночь покинуть город, в одной партий считали, что достаточно известить консула, в каком часу ночи, через какие ворота и по какой дороге враг намерен выйти из города; (8) а в другой — противники перехода на сторону самнитов в ту же ночь и ворота консулу открыли, и тайком от врага впустили в город вооруженных римлян. (9) Так, благо даря двойному предательству отряд самнитов внезапно столкнулся с римлянами, засевшими в придорожном лесу в засаде, а со стороны заполненного неприятелем города раздался боевой клич и за какой-нибудь час самниты были перебиты, Сатрик взят и все оказалось во власти консула. (10) Консул провел дознание и выяснив, чьих рук делом была измена, виновных высек розгами и обезглавил, а затем поставил в городе сильную охрану и лишил сатриканцев оружия.

(11) После этого Папирий Курсор отправился в Рим праздновать триумф. Так говорят те, кто приписывает этому вождю взятие Луцерии и отправку самнитов под ярмо. (12) Он бесспорно был мужем достойным как воин всяческой похвалы: его отличали не только воля и мужество, но и телесная сила; (13) на редкость быстроногий (откуда и его прозвище), он благодаря силе ног, а может быть, и благодаря упражнению, говорят, побеждал в беге всех своих сверстников; еще он, по рассказам, чрезвычайно много ел и пил; (14) и для пешего и для конного военнная служба под его началом была тяжелейшей, ибо сам он не знал усталости. (15) Так, однажды всадники набрались смелости просить в награду за успехи освободить их от некоторых обязанностей, (16) и он отвечал им на это: «Чтоб вы не сказали, будто я не дал вам никаких послаблений, так и быть, не растирайте себе зады, спешившись с коней». И была в этом муже громадная властная сила, которой равно покорялись союзники и сограждане. (17) Случилось как-то пренестинскому претору по робости замешкаться с выводом своих воинов из резервов в первые ряды. Папирий, расхаживавший перед своим шатром, велел его позвать и приказал ликтору готовить топор. (18) При этих словах пренестинец замер ни жив ни мертв, а Папирий сказал: «Ну-ка, ликтор, сруби этот пень, а то он мешает ходить» — и отпустил пренестинца, обомлевшего от ужаса перед страшной казнью, наложив на него один только штраф. (19) Бесспорно, что даже в те времена, на редкость богатые доблестными мужами, не было ни одного человека, на которого римское государство могло бы положиться так, как на Папирия Курсора. Достаточно сказать, что его почитали вождем, по силе духа способным противостать великому Александру, если бы тот, покорив Азию, пошел войной на Европу.

17. (1) Ничто, кажется, не было мне так чуждо, когда я начал этот труд, как желание отступать от изложения событий по порядку и расцвечивать свое сочинение всевозможными отступлениями, чтобы доставить приятные развлечения читателю и дать отдых своей душе; (2) но при одном упоминании о столь великом царе и полководце во мне вновь оживают те мысли, что втайне не раз волновали мой ум, и хочется представить сбое. какой исход могла бы иметь для римского государства война с Александром.

(3) Принято считать, что на войне все решает число воинов, их доблесть, искусство военачальников и судьба, которой подвластны все дела человеческие, а дела войны всего более. (4) Рассмотрев все это и по отдельности и в совокупности, легко убедиться, что Александр, подобно другим царям и народам, тоже не смог бы сокрушить римскую мощь. (5) Если начать со сравнения полководцев, то хотя я не отрицаю, конечно, что Александр был полководцем незаурядным, но ему прежде всего прибавило славы его положение единственного вождя и смерть в расцвете лет и на вершине успеха, когда не пришлось еще изведать превратностей судьбы. (6) Не стану вспоминать других славных царей и полководцев, явивших миру великие примеры человеческих крушений, но что же, как не долголетие, ввергло в пучину несчастий Кира, до небес восхваляемого греками, а совсем еще недавно Помпея Великого?

(7) Перечислять ли римских полководцев, не всех и не за все время, а тех только, с кем как с консулами или диктаторами пришлось бы сражаться Александру? (8) Марк Валерий Корв, Гай Марций Рутул, Гай Сульпиций, Тит Манлий Торкват, Квипт Публилий Филон, Луций Папирий Курсор, Квинт Фабий Максим, два Деция, Луций Волумний, Маний Курий! (9) А если бы до войны с Римом Александр стал воевать с Карфагеном и переправился в Италию в более зрелом возрасте, то и после тех также были мужи великие. (10) Любой из них был наделен таким же мужеством и умом, как и Александр, а воинские навыки римлян со времен основания Города передавались из поколения в поколение и успели уже принять вид науки, построенной па твердых правилах. (11) Так вели войны цари, так вели их потом изгнавшие царей Юнии и Валерии, а еще позже — Фабии, Квинкции, Корнелии, так вел их и Фурий Камилл — старец, которого в юности знали те, кому пришлось бы сражаться с Александром. (12) А Манлий Торкват или Валерий Корв, стяжавшие славу ратоборцев прежде славы полководцев, разве уступили бы они на поле брани бойцовской доблести Александра, ведь и она немало прибавила к его славе? (13) Уступили бы ему Деции, обрекшие, себя преисподней, бросаясь на врага? Уступил бы Папирий Курсор — муж несравненной мощи и тела и духа?! (14) И могла ли проницательность одного юноши превзойти мудрость не какого-то одного мужа, но того самого сената, чей истинный образ постиг лишь один — тот, кто сказал, что римский сенат состоит из царей?! (15) А может быть, в том заключалась опасность, что Александр искусней любого из названных мною и место для лагеря выберет, и обеспечит бесперебойный подвоз продовольствия, и обезопасит себя от засад, и улучит удобное время для битвы, и сумеет выстроить войска и подкрепить их резервами? (16) Но нет, ему пришлось бы признать, что тут перед ним не Дарий! Это Дария, тащившего за собою толпы женщин и ев нухов, отягощенного грузом пурпура и золота в доказательство своего благоденствия, Александр мог захватить скорее даже как добычу, а не как врага, найдя в себе только смелость презреть все это его показное величие. (17) А в Италии, когда бы выросли перед ним апулийские леса и луканские горы и предстали бы ему свежие следы несчастья его семьи там, где недавно погиб его дядя — эпирский царь Александр, ничто бы не напомнило ему тогда той Индии, по которой он прошел во главе хмельного и разгульного войска.

18. (1) И мы говорим об Александре, еще не опьяненном счастьем, а ведь он менее всех был способен достойно нести бремя удачи. (2) Если же, рассуждая о нем, иметь в виду удел последних лет его жизни и тот новый, с позволения сказать, образ мыслей, который он усвоил себе как победитель, то ясно, (3) что в Италию он бы явился больше похожий на Дария, чем на Александра, и привел бы за собою войско, уже перерождавшееся, позабывшее Македонию и перенявшее персидские нравы. (4) Горько, рассказывая о таком великом царе, вспоминать о кичливой перемене в его облачении, о требовании в знак почтения земных поклонов, непереносимых для македонян, даже когда они терпели поражения, а тем более когда чувствовали себя победителями. А ужасные казни, убийства друзей на пирах и попойках, а тщеславная ложь о своем происхождении! (5) Что если пристрастие к вину росло бы в нем день ото дня, а приступы ярости делались бы все свирепей и неукротимей? И я ведь говорю лишь о том, в чем никто из писателей не сомневается! Можем ли мы не видеть в этом никакого ущерба достоинствам полководца?

(6) Остается еще, однако, опасность, о которой любят твердить самые вздорные из греков, готовые из зависти к римской славе превозносить даже парфян, а именно что римский народ не устоял бы перед величием самого имени Александра (хотя, по-моему, римляне о нем тогда слыхом не слыхали) и что среди стольких благородных римлян не нашлось бы ни одного, кто бы свободно возвысил против него свой голос. (7) И это притом, что в Афинах, государстве, сокрушенном силой македонского оружия, несмотря на зрелище еще дымящихся развалин соседних Фив, нашлись все же люди, посмевшие свободно высказываться против него, о чем так ясно свидетельствуют их дошедшие до нас речи!

(8) Каким бы громадным ни казалось нам величие этого человека, оно остается величием всего лишь одного человека, которому чуть больше десяти лет сопутствовала удача. (9) Когда не могут найти счастия, равного этому, затем что даже римский народ, хотя ни в одной из войн не был побежден, все же нередко, случалось, терпел поражения, а Александр не знал военной неудачи, то не хотят взять в толк того, что сравнивают подвиг человека, да еще молодого, с деяниями народа, воюющего уже четыре столетия. (10) Когда в одном случае больше сменилось поколений, чем в другом — минуло лет, стоит ли удивляться, что на столь долгий срок пришлось больше превратностей судьбы чем на какие-то тринадцать лет? (11) Почему бы не сравнивать удачу одного человека с удачей другого и одного вождя — с другим? (12) Я стольких могу назвать римских полководцев, которым в битве всегда сопутствовало счастье! В летописях, в списках магистратов можно найти целые страницы консулов и диктаторов, мужество и счастье которых ни разу не обмануло надежды римского народа. (13) И они заслуживают большего восхищения, чем Александр или любой другой царь, еще и потому, что иные из них диктаторами были по десять или двадцать дней, а консулом никто не был дольше года; (14) и потому еще, что народные трибуны мешали им производить набор, и на войну они бывало отправлялись с опозданием, и еще до срока их отзывали проводить выборы, (15) и срок их полномочий истекал порою тогда, когда дело было в самом разгаре, и товарищи по должности, случалось, чинили им препятствия или наносили урон кто трусостью, а кто безрассудством, и войну они продолжали, получив в наследство неудачи предшественников, и войско им доставалось из новобранцев или плохо обученных военной службе. (16) А цари, клянуть Геркулесом, не только свободны ото всех этих препон, но вольны распоряжаться и временем, и обстоятельствами, подчиняя все это своему замыслу и ни к чему не применяясь. (17) Мы видим, стало быть, что непобедимый Александр воевал бы с непобедимыми полководцами и в этой игре они равно ставили бы на кон свою удачу, (18) а может быть, и не равно, ибо над ним висела бы более страшная опасность: у македонян-то был один Александр, с которым не только могло случиться все, что угодно, но он еще и сам искал опасностей, (19) тогда как римлян, равных Александру славой или величием подвигов, оказалось бы много, и каждый из них мог бы жить или умереть, повинуясь року, но не ставя под удар государство.

19. (1) Осталось сравнить силы обеих сторон но численности и родам войск и источникам пополнения. Судя по переписям того времени, население Рима насчитывало двести пятьдесят тысяч человек. (2) Таким образом, даже при измене всех союзников латинского племени десять легионов давал набор из одних только жителей Рима. (3) В те годы нередко четыре или пять войск одновременно вели войны в Этрурии, в Умбрии (здесь заодно и с галлами), в Самнии и в Лукании. (4) Кроме того, весь Лаций с Сабинянами, вольсками и эквами, вся Кампания и часть Умбрии и Этрурии, а также пицены, марсы, пелигны, вестины и апулийцы вместо со всем побережьем Нижнего моря, населенным греками — от Фурий и до Неаполя и Кум, а оттуда весь жуток от Антия и Остии,— все эти земли оказались бы либо могучими союзниками Рима, либо его наголову разбитыми противниками. (5) Сам Александр мог бы переправить в Италию не более тридцати тысяч македонских ветеранов и четыре тысячи всадников, в основном фессалийцев, ибо это была главная его сила. Прибавив к ним персов, индийцев и другие народы, он вел бы с собою скорее помеху, а не подмогу/ (6) Добавь к этому, что у римлян пополнение было дома, под рукой, а у Александра ведущего войну в чужой земле, войско стало бы постепенно редеть, как то случилось впоследствии с Ганнибалом. (7) Македоняне были вооружены круглым щитом и сарисой; у римлян щит был продолговатый, лучше защищающий тело, и дротик, с лету поражающий сильней, чем копье. (8) Оба войска состояли из тяжеловооруженных и соблюдали ряды, но если фаланга македонян неповоротлива и однородна, то римский боевой порядок подвижен, ибо составлен из многих частей и может при необходимости без труда и разомкнуться и снова сомкнуться. (9) Да и кто мог сравниться с римским ратником в усердии, кто, как он, мог переносить лишения? Достаточно было Александру потерпеть одно поражение, и он проиграл бы всю войну. Но какая битва могла сломить римлян, не сокрушенных ни Кавдием, ни Каннами? (10) И будь даже начало похода успешным, все равно не раз бы пришлось Александру, вспоминая персов, индийцев и смирную Азию, признать, что до сих пор ему доводилось воевать с женщинами. (11) Именно это, говорят, промолвил эпирский царь Александр, когда, смертельно раненный, сравнил поход этого юноши в Азию со жребием, выпавшим на его долю.

(12) Право же, если вспомнить, что в Первой Пунической войне с пунийцами дрались на море двадцать четыре года, то ведь всей Александровой жизни едва ли, думаю, хватило б на одну только эту войну. (13) И очень возможно, что пунийское и римское государства, связанные древними узами, при равной для них опасности совместно поднялись бы против общего врага, и тогда бы на Александра разом обрушилась война с двумя самыми могущественными державами — Карфагеном и Римом. (14) Хотя и не под Александровым началом и не в пору расцвета македонской мощи, но все-таки в войнах с Антиохом, Филиппом и Персеем римляне узнали, что за противник македонянин, и не только ни разу не потерпели поражения в этих войнах, но и опасности такой для них не возникало.

(15) Пусть речи не будут пристрастны и забудем о войнах гражданских! Но когда же уступили мы пехоте? Когда было такое в открытом бою, когда — в равных с врагом условиях, а тем более в выгодном положенье? (16) Конечно, конница и ев стрелы, непроходимые чащи и местность, где нельзя добыть продовольствия, страшат тяжеловооруженных бойцов. (17) Но они прогнали и прогонят вновь тысячи войск посильней, чем войско македонян и Александра, лишь бы оставалась неизменной преданность теперешнему миру и забота о согласии граждан.

20. (1) Следующими консулами стали Марк Фолий Флакцина и Луций Плавтий Венокс. (2) В этом году [318—317 гг.] в Рим добиваться возобновления договоров прибыли послы многих самнитских племен. Простертые на земле, они вызвали сострадание сената и были отосланы им к народу, у которого, однако, их мольбы отнюдь не возымели такого успеха. (3) Поэтому после отказа в договоре они несколько дней кряду осаждали просьбами отдельных граждан и добились наконец перемирия на два года. (4) И жители апулийских Теана и Канузии, измученные чинимым им разорением, дали консулу Луцию Плавтию заложников и отдались под власть Рима. (5) В том же году после того, как претор Луций Фурий издал для кампанцев законы, для Капуи впервые стали избирать префектов, причем кампанцы сами настаивали и на том и на другом, видя в этом исцеление от пагубных внутренних раздоров. (6) Тогда же в Риме были созданы две новые трибы — Уфеитинская и Фалернская.

(7) Когда в Апулии дела приняли такой оборот, жители Теана тоже явились к новым консулам Гаю Юнию Бубульку и Квинту Эмилию Барбуде просить союзного договора, обещая взамен обеспечить для римского народа мир по всей Апулии. (8) Решившись на такое поручительство, они добились заключения договора, но все же не на равных условиях, а при господствующем положенье римского народа. (9) После покорения всей Апулии (ведь и хорошо укрепленный Форент тоже попал в руки Юния) двинулись дальше на луканцев; там консул Эмилий внезапно напал на Норул и взял его приступом. (10) А когда по союзникам разошлась молва, что в Капуе благодаря римской науке воцарились мир и порядок, то и для антийцев, которые жаловались на свою жизнь без твердых законов и магистратов, сенат назначил в законодатели патрона каждого из поселений. И вот уже не только римское оружие, но и законность римская всюду стала одерживать победы.

21. (1) В конце года [316 г.] консулы Гай Юний Бубульк и Квинт Эмилий Барбула передали легионы не новым консулам — Спурию Навтию и Марку Попилию, а диктатору Луцию Эмилию. (2) Диктатор вместе с начальником конницы Луцием Фульвием начал осаду Сатикулы, тем самым давая самнитам повод возобновить войну. (3) Опасность, таким образом, стала грозить римлянам с двух сторон: самниты для снятия осады со своих союзников собрали большое войско и расположились неподалеку от лагеря римлян, а сатикуланцы неожиданно распахнули ворота и с громкими криками бросились толпою на римские дозоры. (4) Потом, рассчитывая больше на помощь со стороны, чем на собственные силы, и те и другие с самого начала сражения по правилам стали теснить римлян, но диктатор, хотя драться пришлось на две стороны, сумел все-таки удержать оба строя, развернув войска для круговой обороны и заняв такое место, где его было трудно окружить. (5) Более яростный удар он, однако, нанес сделавшим вылазку и, не встретив сильного сопротивления загнал их обратно в город и тогда уже развернул против самнитов все свое войско. (6) Самниты сопротивлялись упорнее, однако и над ними одержали победу, пусть нескорую, но от этого не менее верную и полную. Ночью самниты бежали в свой лагерь и, затушив огни, потихоньку ушли всем войском, оставив надежду спасти Сатикулу, но, чтобы отплатить врагу той же монетой, сами осадили союзную римлянам Плистику.

22. (1) Когда этот год [315 г.] завершился, ведение войны перешло к диктатору Квинту Фабию; новые консулы остались, как и предыдущие, в самом Риме, а Фабий, чтобы принять от Эмилия войско, прибыл с подкреплением под Сатикулу. (2) Тем временем и самниты перестали осаждать Плистику, а вместо этого вызвали из дому новые войска и, полагаясь на свою многочисленность, вновь стали лагерем на прежнем месте; для отвлечения римлян от осады они пытались втягивать их в разного рода стычки. (3) Однако диктатор еще больше сосредоточил усилия на осаде вражеских стен, видя цель войны во взятии города и почти не принимая предосторожностей против самнитов: он только расставил дозоры, чтобы лагерь не подвергся неожиданному нападению. (4) Это прибавило самнитам дерзости, и они стали то и дело подъезжать к валу, не давая римлянам покоя.

Однажды, когда враг был почти у ворот лагеря, начальник конницы Квинт Авлий Церретан без ведома диктатора в бешеном рывке со всею своею конницей выскочил из лагеря и отбросил неприятеля прочь. (5) И в этой схватке, так мало похожей на упорное противоборство, судьба явила свое могущество: обе стороны понесли тяжкие потери, и оба вождя нашли здесь свою гибель. (6) Поначалу самнитский военачальник в досаде на то, что разбит и обращен в бегство в том самом месте, где только что так дерзко гарцевал, сумел уговорами и ободрением снова повести своих в бой; (7) римскому начальнику конницы легко было заметить его среди воинов, которых он звал в бой, и, наставив копье, Квинт Авлий так пришпорил своего коня, что хватило одного удара, чтобы тело врага, бездыханное, пало наземь. Вопреки обыкновению толпа воинов не столько была обескуражена гибелью своего предводителя, сколько ожесточена ею: (8) все, кто был рядом, пустили свои копья в Авлия, ворвавшегося сгоряча в самую гущу врага. (9) Но честь отметить за гибель самнитского предводителя судьба даровала прежде всего его брату: это он вне себя от горя и ярости стащил с коня победоносного начальника конницы и умертвил его. И даже тело убитого едва не попало в руки самнитов, так как пал он в самой гуще вражеской коннйцы. (10) Однако римляне тотчас спешились, вынудив самнитов сделать то же самое, и неожиданно выстроившиеся боевые порядки начали вокруг тел вождей рукопашную, в которой римляне, конечно, одержали верх, и, отбив тело Авлия, победители внесли его в лагерь, испытывая разом и горесть, и гордость. (11) А самниты, потеряв военачальника и испробовав свои силы в конном бою, оставили Сатикулу, признавая тем самым, что попытки защитить ее тщетны, и снова принялись за осаду Плистики, так что через несколько дней Сатикула после сдачи оказалась в руках римлян, а Плистика — после приступа — в руках самнитов.

23. (1) Затем военные действия были перенесены на новое место, и легионы из Самния и Апулии отправили под Сору. (2) После избиения римских поселенцев Сора перешла на сторону самнитов. Когда римское войско, идя большими переходами, чтобы отметить за истребление сограждан и отбить поселение, первым прибыло к Соре, а разведчики, разосланные по дорогам, (3) один за другим стали приносить известия об идущих следом и уже приближающихся самнитах, (4) римляне двинулись навстречу неприятелю, и у Лавтул было дано сражение, не имевшее ясного исхода. Конец ему положило не поражение и не бегство одной из сторон: ночь разняла противников, так и не знавших, кому досталась победа. (5) У некоторых писателей нахожу сведения о том, что битва была неудачной для римлян и начальник конницы Квинт Авлий пал именно в этой битве.

(6) Назначенный на место Авлия начальник конницы Гай Фабий прибыл со свежими войсками из Рима и через гонцов справился у диктатора, где ему следует остановиться, когда и с какой стороны нападать на врага. Подробно осведомленный обо всех замыслах диктатора, он спрятался в хорошо укрытом месте. (7) После битвы диктатор несколько дней продержал свои войска за валом в положении скорей осажденных, чем осаждающих, (8) и вдруг выставил знак к битве. Веря, что дух храбрецов только окрепнет, если не оставить им иной надежды, кроме как на самих себя, он скрыл от воинов прибытие начальника конницы со свежим войском (9) и так сказал свою речь, будто рассчитывать можно было только на прорыв: «Воины, мы попали в ловушку, и нет у нас выхода, кроме победы. (10) Наш стан достаточно защищен укреплениями, но в нем угрожает нам голод. Земли в округе, где можно бы добыть съестные припасы, от нас отложились, но, если бы кто и хотел нам помочь, он был бы не в силах сделать это из-за нашего неудачного места. (11) Вот почему я не хочу обольщать вас пустою надеждой и оставлять в целости лагерь, чтобы укрыться в нем, если, как давеча, не добьемся победы. Оружием должно защищать укрепления, а не укреплениями — оружие! (12) Пусть держатся за лагерь и возвращаются в него те, кому выгодно затягивать войну, а мы отбросим-ка упования на все, кроме победы! (13) Двигайте знамена против врага! Едва войско выйдет за вал, пусть те, кому дан приказ, подпалят лагерь. Свой ущерб вы с лихвой возместите добычей, взятой со всех изменивших нам окрестных племен» (14) Речь диктатора ясно показала безвыходность положения и вдохновленные ею воины выходят против врага, а самый вид пылающего за спиной лагеря еще больше их ожесточает (хотя согласно приказу диктатора, подожгли его только со стороны ближней к воинам). (15) И вот, как безумные, кинулись они на врага и при первом же натиске смешали знамена противника, а начальник конницы, издали завидев горящий лагерь (что и было условным знаком), в самое время ударил по врагам с тыла. Так самниты оказались окружены и стали кто как мог спасаться бегством; (16) великое множество их, сгрудившихся от страха и мешавших в такой толчее друг другу, было перебито на месте. (17) Лагерь захватили и разграбили, и нагруженное добычей войско диктатор снова привел в свой лагерь. И не так радовались воины победе, как тому, что, вопреки их ожиданиям, кроме небольшого спаленного огнем участка, все остальное их добро было в целости и сохранности.

24. (1) Оттуда войско возвратилось к Соре, и новые консулы — Марк Ретелий и Гай Сульпиций, приняв от Фабия войско, распустили большую часть ветеранов и пополнили воинство когортами новобранцев. (2) Город меж тем был расположен в неприступном месте, и римляне никак не могли выбрать верный способ его захватить: длительная ли осада даст им победу или стремительный приступ? (3) И тут перебежчик из Соры, выйдя тайком из города и добравшись до римской стражи, велит не теряя времени вести его к вождям и консулам, а представ перед ними, обещает отдать им город. (4) Когда затем в ответ на расспросы он объяснил, что намерен делать, предложение сочли дельным и, по его настоянию, передвинули разбитый под самыми стенками лагерь на шесть миль от города, (5) чтобы тем усыпить бдительность и дневных дозоров, охранявших город, и ночной его стражи.

На следующую ночь перебежчик приказал когортам притаиться в перелесках под городом, а сам, взяв десяток отборных ратников, повел их за собою в крепость по крутым и почти непроходимым тропам. Туда он загодя принес большой запас метательных снарядов, (6) а кроме того, там были камни, и случайно разбросанные повсюду, как обычно бывает на скалах, и нарочно снесенные в это место жителями для лучшей его защиты.

(7) Здесь он и расставил римлян и, показав им узкую и крутую тропу, ведущую в крепость из города, молвил: «На такой крутизне да с оружием натиск любой толпы можно сдерживать даже втроем, (8) вас же десятеро и, что еще важнее, вы — римляне, да еще самые храбрые из римлян! За вас будет и само То место, и тьма ночная, потому что в темноте с перепугу всё преувеличивают, а уж страху на всех я нагоню. Вы же сидите в крепости и держите ухо востро». (9) И он помчался вниз, крича во всю мочь: «К оружию, граждане! Крепость взята врагами! Заклинаю вас: защищайтесь!» (10) Так он вопил, врываясь в дома старейшин, в лицо всем встречным и всем, кто в страхе повыскакивал на улицу. Переполох начал он один, но вот уже толпы разносят его по городу. (11) Встревоженные магистраты, узнав от лазутчиков, посланных к крепости, что она занята вооруженными людьми с метательными орудиями, причем число противников было многократно преувеличено, теряют надежду отбить крепость. (12) Повсюду начинается бегство, и полусонные, почти сплошь безоружные люди разбивают ворота. В одни такие ворота врывается привлеченный шумом римский отряд и мчится по улицам, убивая перепуганных горожан. (13) Сора была уже захвачена, когда на рассвете прибыли консулы и приняли сдачу тех, кого в ночной резне и переполохе пощадила судьба. (14) Из них 225 человек, бывших, по общему мнению, виновниками ужасного избиения поселенцев и отпадения от Рима, в оковах уводят в Рим, остальных отпускают целыми и невредимыми, но в Соре остается отряд охраны. (15) Всех, кого отправили в Рим, высекли на форуме розгами и обезглавили, к вящей радости простого народа, для которого особенно важна была безопасность плебеев, посылаемых в какие-нибудь поселения.

25. (1) Покинув Сору, консулы двинулись войною на земли и города авзонов, (2) где с приходом самнитов после битвы при Лавтулах было очень неспокойно и вся Кампания кишела заговорами. (3) В них была замешана даже сама Капуя, более того, следы заговора вели в Рим, причем к некоторым влиятельным людям. Но, как и в Соре, сдача городов предателями привела племя авзонов к покорности. (4) Авзона, Минтурны и Весция — вот три города, из которых к консулам явились двенадцать знатных юношей, составившие предательский заговор против своих городов. (5) О своих согражданах они сообщили, что те уже давно поджидали прихода самнитов и, едва пришла весть о Лавтуль-ском сраженье, они сразу сочли римлян побежденными и послали свою молодежь в подкрепленье самнитам; (6) а потом, после бегства самнитов, оказались в состоянии не то мира, не то войны; ворот перед римлянами решили не закрывать, чтобы не дать повода к войне, но вместе с тем постановили запереть их при приближении римского войска к городу; в таком двойственном состоянии, уверяли пришедшие, города легко захватить врасплох.

(7) По наущению перебежчиков лагерь придвинули поближе и ко всем трем городам отправили по отряду. Часть воинов должна была, вооружась, незаметно устроить засады возле городских Укреплений, а часть, облачась в тоги и спрятав под одеждой мечи, перед рассветом, через открытые ворота войти в город. (8) Эти последние сразу же стали избивать стражу и немедлен, но подали знак вооруженным бойцам спешить к ним из своих засад. Так завладели воротами, и все три города были захвачены одновременно и одним способом. В отсутствие вождей резня при взятии города не знала удержу, (9) и, несмотря на не вполне доказанное обвинение в измене, племя авзонов было истреблено, словно вело с Римом войну не на жизнь, а на смерть.

26. (1) В том же году Луцерия предала врагам римский охранный отряд и перешла во владение самнитов. Но предатели были скоро наказаны. (2) Бывшее поблизости римское войско с одного приступа захватило этот расположенный на равнине город, жителей его и самнитов беспощадно перебили, (3) причем озлобление дошло до того, что уже в Риме при обсуждении в сенате вывода в Луцерию поселенцев многие предлагали не оставить там камня на камне. (4) Дело было не только в понятной ненависти к двукратным изменникам, удаленность места также заставляла страшиться отправки граждан так далеко от дома в окружение столь враждебных народов. (5) Но предложение отправить поселенцев все-таки победило, и две с половиной тысячи человек послали в Луцерию.

В этом же году при повсеместной измене Риму даже среди капуанской знати стали возникать тайные заговоры. (6) О них доложили сенату, и тут уже не было места беспечности; постановили провести дознание, а для его проведения — избрать диктатора. (7) Диктатором стал Гай Мений, назначивший начальником конницы Марка Фолия. Велик был страх, внушаемый диктатурой. От этого ли страха или от сознания вины, но главари заговора Калавий, Овий и Новий еще до того, как имена их стали известны диктатору, несомненно добровольно наложили на себя руки и так ушли от суда. (8) После завершения дознания в Кампании его перенесли в Рим под тем предлогом, что приказ сената предполагал ведение дознания не только о капуанских заговорщиках, но обо всех вообще злоумышленниках, где бы ни собирались они, чтобы плести свои заговоры против государства, (9) а сходки при искании должностей используются, мол, против государства. Дознание все разрасталось: росло число лиц, привлекаемых к ответу, и тяжесть обвинений, причем диктатор был убежден в своем праве вести дознание без всяких ограничений. (10) И вот к ответу стали требовать знатных мужей, а на их просьбы к трибунам не доводить дело до суда никто не откликнулся. (11) И тогда знатные, не только те, на кого пало обвинение, но и вообще все, в один голос стали повторять, что обвинения касаются «новых людей», а вовсе не знатных, для которых дорога к должностям и так открыта, если только чьи-нибудь козни не чинят им препон; (12) и более того, твердили они, по такому делу самому диктатору и его начальнику конницы впору быть под судом, а не вести по нему расследование, и, что это так, им обоим предстоит узнать, как только сложат с себя должность.

(13) И вот тогда Мений, больше заботясь о своем добром имени, чем о власти, выступил вперед и обратил к собранию такие речи: (14) «Вы все знаете, квириты, мою прежнюю жизнь, и сама почетная должность, возложенная на меня, порука моей невиновности. Кого в самом деле следует избрать диктатором для проведения дознания? Того ли, кто блещет воинской славой, ведь этого не раз требовала государственная необходимость? Или здесь нужен был человек, чурающийся прежде всего всяких сговоров? (15) Но коль скоро иные из знатных людей (а почему, о том судите сами, ибо не мне, магистрату, говорить о вещах неудостоверенных) (16) сперва тщились задавить само дознание, а потом, обнаружив свое бессилие, чтобы как-нибудь избежать суда, прибегли (патриции!) к услугам своих супостатов и обратились за помощью к народным трибунам; (17) коль скоро потом им, отвергнутым и трибунами, все казалось надежней попытки доказать свою невиновность настолько, что посмели напасть на нас, и частным лицам достало наглости требовать к ответу диктатора, то, (18) дабы боги и смертные знали и видели, как одни берутся за невозможное, а другие спокойно идут навстречу обвинениям, я отдаю себя на суд своим недругам, я слагаю с себя диктатуру! (19) А вас, консулы, прошу, если сенат вам поручит дознание, проведите его прежде всего о нас с Марком Фолием, чтобы ясно стало: не величие должности, а наша невиновность служит нам защитой от всех обвинений».

(20) После этого он сложил с себя диктатуру, а за ним сложил с себя должность и Фолий. Они стали первыми подсудимыми консулов, так как сенат поручил дознание именно консулам, и, несмотря на враждебные показания знати, блестяще оправдались. (21) Предстал перед судом и Публилий Филон, многократно исполнявший высшие должности после того, как свершил много славных подвигов и дома и в походах, и все равно ненавистный знати. И он тоже был оправдан. (22) Но, как и всегда это бывает, дознание лишь до тех пор вели ревностно и усердно, пока обвиняемые были с громкими именами и расследование было в новинку; потом принялись за людей менее значительных, и наконец, следствие было прекращено благодаря проискам и сговору тех самых людей, против которых оно было направлено.

27. (1) Слухи обо всем этом, а еще более расчет на отпадение Кампании от Рима (что и было целью заговора) заставили самнитов из Апулии возвратиться к Кавдию, (2) чтобы изблизи, если при какой-нибудь смуте представится случай, отнять у римлян Капую.

(3) Консулы с сильным войском прибыли туда же. Поначалу противники медлили, стоя по краям заросшего лесом распадка и понимая, что начавший наступление оказывается в невыгодном положенье; (4) потом, сделав небольшой крюк по открытой мест ности, самниты спускаются всем войском в долину на кампанские поля и сперва разбивают лагерь в виду неприятеля, (5) а потом обе стороны пробуют свои силы в мелких стычках — главным образом в конном, а не пешем бою; и римляне были довольны исходом этих стычек, а затягивание войны их не тревожило. (6) Вождям самнитов, напротив, стало очевидно, что им ежедневно наносится пусть небольшой, но все же урон и затягивание войны лишает бойцов бодрости. (7) Поэтому они выстраивают боевые порядки, разместив свою конницу на правом и левом крыле. Всадникам было предписано внимательно следить за лагерем, чтобы на него ненароком не напали, но не за битвой; пехота мол, сохранит строй.

(8) Консул Сульпиций стал на правом, Петелий — на левом крыле. На правом крыле, где и самнитские ряды не были сомкнутыми — то ли для обхода врага, то ли чтоб самим не быть окруженными,— воинов расставили посвободней. (9) На левом — силы прибавилось не только от плотности рядов, но и от неожиданного решения консула Петелия сразу же выпустить в первый ряд вспомогательные когорты, которые держали свежими на случай затянувшегося сражения: собрав вместе все свои силы, он при первом же ударе потеснил неприятеля.

(10) На помощь расстроенным рядам пехоты в бой поспешила самнитская конница. Когда она мчалась между войсками противников, против нее вскачь понеслась римская конница и смешала знамена и ряды пеших и конных, пока наконец на этом крыле враг не был смят окончательно. (11) Чтоб ободрять воинов, здесь был не только Петелий, но и Сульпиций: заслышав крик на левом крыле, он прискакал сюда, оставив своих воинов, еще не успевших толком схватиться с врагом. (12) Видя здесь бесспорную победу, двинулся назад, взяв на свое крыло тысячу двести человек, и обнаружил, что там дело приняло совсем иной оборот: римляне отступали, а враг победно теснил их расстроенные ряды. (13) Но с прибытием консула все вдруг переменилось. Действительно, вид вождя поднял дух воинов, а помощь от прибывших с ним храбрецов измерялась не только числом: с ними пришла весть о победе на другом крыле, которую воины вскоре и сами увидели. Все это выправило ход сражения. (14) Потом уже вдоль всего строя римляне стали одерживать верх, убивать и брать в плен переставших сопротивляться самнитов, если тем не удалось бежать в Малевент, который ныне зовется Беневент. Убито или взято в плен было около тридцати тысяч самнитов. Так говорит предание.

28. (1) После победы столь блистательной консулы без промедления двинули свои легионы на осаду Бовиана. (2) Там консулы провели зиму [313 г.], пока диктатор Гай Петелий с начальником конницы Марком Фолием не принял у них войско. А назначили диктатора новые консулы — Луций Папирий Курсор, ставший консулом в пятый раз, и Гай Юний Бубульк, бывший им вторично. (3) Прослышав о захвате самнитами фрегеллской крепости, диктатор оставил Бовиан и устремился к фрегеллам. Вернув их себе без боя, ибо под покровом ночи самниты бежали прочь, римляне оставили в городе сильную охрану и возвратились оттуда в Кампанию, главным образом чтобы отбить Нолу. (4) К приходу диктатора за стенами Нолы укрылись все самниты и ноланцы из окрестных деревень. Осмотрев расположение города, (5) диктатор приказал сжечь все примыкавшие к стенам строения— а место это было густонаселенное,— и вскоре Нола была взята то ли диктатором Петелием, то ли консулом Гаем Юнием, ибо называют, и того и другого. (6) Приписывая честь взятия Нолы консулу, добавляют, что он же захватил Атину и Калатию, а Петелий, мол, был назначен диктатором для вбития гвоздя при моровом поветрии.

(7) В тот же год в Свессу и на Понтии вывели поселения. Свесса прежде была владением аврунков, а на Понтиях, острове недалеко от побережья вольсков, жили вольски. (8) Сенат постановил вывести поселения также и в Суказинскую Интерамну, но избрать триумвиров и отправить четыре тысячи поселенцев пришлось уже следующим консулам.

29. (1) Война с самнитами была почти завершена, но не успели еще римские сенаторы сбросить с себя это бремя, как прошел слух о войне с этрусками [312 г.]. (2) За исключением галльских орд, не было в ту пору народа, чье нападение при такой близости владений и такой многочисленности населения было бы для Рима большей угрозою. (3) И вот, пока один из консулов уничтожал в Самнии остатки противника, Публий Деций, которого тяжелая болезнь задержала в Риме, по воле сената назначил диктатора — Гая Сульпиция Лонга, а тот — начальника конницы — Гая Юния Бубулька. (4) Сообразуясь с нешуточной опасностью, Сульпиций привел к присяге всю молодежь и со всею рачительностью приготовил вооружение и все, что было нужно в таких обстоятельствах. Но он не настолько увлекся этими приготовлениями, чтобы самому помышлять о походе, напротив, он собирался остаться на месте, если этруски не нападут первыми. (5) Такими же были и намерения этрусков: готовиться к войне, но воздерживаться от нее. Так никто и не выступил из своих пределов.

На этот год приходится и знаменитое цензорство Аппия Клавдия и Гая Плавтия, но Аппиеву имени в памяти потомков досталась более счастливая судьба, (6) потому что он проложил дорогу и провел в город воду; (7) совершил он все это один, Так как товарищ его, устыдясь беззастенчивой недобросовестности, с какой были составлены сенаторские списки, сложил с себя должность. (8) Аппий же с упрямством, присущим его роду незапамятных времен, продолжал один исполнять обязанности цензора. (9) По настоянию того же Аппия род Потициев, в котором сан жреца при Геркулесовом жертвеннике передавался по наследству, обучил общественных рабов обрядам этой святыни, дабы передать им свои обязанности. (10) Рассказывают, Что вслед за тем произошло нечто удивительное и даже такое, что должно бы внушать набожный страх перед любыми изменениями в порядке богослужений. Дело в том, что в ту пору было двенадцать семейств Потициев, причем около тридцати взрослых мужчин, и за один лишь год все они умерли, и род прекратился. (11) И не только исчез с лица земли род Потициев — спустя несколько лет разгневанные боги отомстили и самому цензору, лишив его зрения.

30. (1) Итак, консулы следующего года [311 г.] — Гай Юний Бубульк, избранный в третий раз, и Квинт Эмилий Барбула, во второй раз исполнявший эту должность,— в начале года обратились к народу с жалобой на то, что состав сената испорчен при злонамеренном составлении списка: из него исключены лучшие, чем иные из внесенных; (2) консулы отказались впредь признавать новый список как составленный, не глядя на правых и виноватых, пристрастно и произвольно и немедленно созвали сенат в том составе, какой был до цензорства Аппия Клавдия и Гая Плавтия.

(3) В этом году еще два рода полномочий стали вручаться народом, и оба в военном деле: во-первых, постановили, чтобы народ избирал по шестнадцать военных трибунов на четыре легиона, тогда как прежде лишь несколько мест ставилось на голосование народа, в основном же назначались те, к кому мирволили диктаторы и консулы. Это предложение было внесено народными трибунами Луцием Атилием и Гаем Марцием; (4) во-вторых, постановили, чтобы народ ведал и назначением корабельных триумвиров, занимавшихся снаряжением и починкой судов. Это поставил на всенародное голосование трибун Марк Деций.

(5) Еще об одном событии этого года, едва ли заслуживающем упоминания, я предпочел бы умолчать, если бы не считалось, что это относится к почитанию богов. Осердясь на запрет последних цензоров пировать по древнему обычаю в храме Юпитера, флейтщики всей гурьбой ушли в Тибур, и в Городе некому стало играть даже при жертвоприношениях. (6) Сенат, беспокоясь о соблюдении обрядов, отправил в Тибур послов сделать все возможное для возвращения этих людей римлянам. (7) Тибуртинцы охотно обещали им это и сперва, созвав флейтщиков в курию, убеждали их возвратиться в Рим, но уговорами ничего не добились и прибегли к уловке, приноровленной к привычкам самих этих людей. (8) В праздничный день тибуртинцы приглашают флейтщиков в свои дома под предлогом устройства пира с музыкой, опаивают их до полного бесчувствия вином, к которому этот род людей обычно имеет пристрастие, (9) грузят спящих в телеги и привозят в Рим. И лишь тогда пришли в себя флейтщики, когда, еще не стряхнувши хмель, пробудились от утреннего света в оставленных на форуме повозках. (10) Тут сбежался народ, и упросили их остаться, пообещав, что три дня в году они будут разгуливать по Городу разряженные, распевая песни и с вольными шутками, как это ныне в обычае, а тем, кто игрой на флейте сопровождал жертвоприношения, возвратили право пировать в храме. Вот что произошло между двумя большими войнами.

31. (1) Консулы распределили меж собою военные области: Юнию по жребию досталось воевать против самнитов, Эмилию — начать войну в Этрурии. (2) В самнитской Клувии стоял отряд римских воинов; не имея возможности захватить их силой, самниты голодом вынудили отряд сдаться и после безобразно жестокого бичевания умертвили, невзирая на сдачу. (3) Возмущенный этой жестокостью, Юний счел взятие Клувии делом первостепенной важности и за один день осады одолел городские укрепления и перебил всех взрослых мужчин. (4) Оттуда он с победою повел войско к Бовиану; это была столица самнитских пентров, богатейший город, в котором хватало и оружия, и защитников. (5) Римляне овладели городом, движимые надеждой на добычу, ибо особенной ненависти к жителям у них не было. Так что с противником обошлись не так уж жестоко, зато добра увезли оттуда едва ли не больше, чем случалось добыть во всем Самнии; вся она была великодушно отдана воинам.

(6) Когда уже не осталось ни воинства, ни лагеря, ни городских укреплений, способных сопротивляться мощи римского оружия, всех самнитских предводителей заботили лишь поиски места для засады, чтобы при удобном случае внезапно поймать и окружить римских воинов, если им как-нибудь позволят разбрестись за добычею. (7) Перебежчики из сельских жителей и некоторые пленники, попавшиеся кто случайно, а кто и нарочно, сообщали консулу согласные меж собою да к тому же и верные сведения об огромном стаде скота, согнанном в непроходимую чащу лесистого ущелья; это побудило консула для захвата добычи направить туда налегке свои легионы. (8) Огромное самнитское войско тайно устроило на их пути засаду, и, увидев, что Римляне углубились в ущелье, враги вдруг выскочили из чащи и напали на них врасплох с шумом и криком. (9) Поначалу, пока римляне вооружались и сносили поклажу в середину, они были в смятении от внезапности нападения, но потом когда, освободясь от ноши, каждый поспешил под знамена, то в знакомых рядах и по старому воинскому навыку уже без всяких приказов сам собою выстроился боевой порядок. (10) Консул примчался туда, где драться было особенно опасно, спешился и стал призывать питера, Марса и других богов в свидетели, что в это место он зашел, ища не славы для себя, а добычи для воинов, (11) и что его не в чем упрекнуть, кроме как в чрезмерном желании отнять у врага богатство и отдать его своим воинам; если не доблесть воинов, восклицал он, то ничто не спасет теперь его от позора (12) Нужно только изо всех сил всем вместе, дружно ударить на врага, ведь в бою его уже разбили, из лагеря изгнали, города его захватили; этот враг на хитрости и засады возлагает последнюю свою надежду и прибегает к помощи ущелья, а не оружия (13) Но разве есть такая местность, чтоб ее не одолела римская доблесть? Он напоминал о фрегеллской и сорской крепостях и всех тех местах, где римляне добились успеха, несмотря на невыгоду своего положения. (14) Воодушевленные этими речами, воины, не обращая внимания на препятствия, бросились на стоящий перед ними вражеский строй. Пока карабкались вверх по склону, им пришлось туго, (15) но, как только передовые отряды заняли наверху площадку и воины почуяли, что стоят на ровном месте, тут уже пришла пора испугаться укрывавшимся прежде в засаде, и они бежали врассыпную, теряя оружие, в те самые укрытия, где только что прятались. (16) Но в местах, подысканных нарочно на погибель неприятелю, они оказались сами пойманы в собственную ловушку. Так что очень немногие сумели спастись бегством, около двадцати тысяч их перебили, и победившие римляне разбрелись в разные стороны на поиски добычи — того самого стада, что было оставлено на их пути.

32. (1) Пока это происходит в Самнии, в Этрурии за оружие взялись уже все племена, кроме арретинов, и осадою Сутрия, как бы ворот Этрурии, положили начало великой войне. (2) Один из консулов, Эмилий, прибыл туда с войском, чтобы снять осаду с союзников. При появлении римлян жители Сутрия, не скупясь, доставляли продовольствие в лагерь перед городом. (3) Первый день этруски провели раздумывая, торопить им войну или затягивать, и поскольку вожди предпочли спешные действия осторожным, то на другой день с восходом солнца был выставлен знак к бою и вооруженное войско вышло на битву. (4) Узнав об этом, консул тотчас передал воинам дощечку с распоряжением завтракать и, подкрепившись пищей, вооружаться. (5) Воины повиновались. Увидев их вооруженными и готовыми к бою, консул приказал вынести за вал знамена и выстроил войска неподалеку от неприятеля. Какое-то время обе стороны стояли, напряженно ожидая, чтобы противник первым издал клич и начал сражение, (6) и миновал уже полдень, а ни с одной стороны не было еше пущено ни одной стрелы. Тогда, чтоб не уйти ни с чем, этруски издают крик и под звуки труб двигают вперед свои знамена; не заставили себя ждать и римляне. (7) Яростно сшиблись бойцы: у врагов превосходство в числе, у римлян — в храбрости. (8) Битва шла с переменным успехом, многие пали с обеих сторон, и все — самые храбрые, и тогда лишь решился исход сражения, когда измотанные передовые отряды были заменены свежими силами второго ряда римского войска. (9) Этруски же, у которых передовые воины не были поддержаны свежими подкреплениями, все полегли перед знаменами и вокруг. Эта битва не имела бы равных по ничтожному числу бежавших и огромному — павших, если бы ночь не укрыла этрусков, твердо решившихся биться насмерть. (10) Так что победители опередили побежденных и положили конец сече: после захода солнца был дан знак отступить, и противники возвратились на ночь в свои лагеря. (11) После этого под Сутрием в тот год не произошло ничего примечательного, потому что во вражеском войске за одну битву были уничтожены все передовые части и остались только вспомогательные силы, едва способные охранять лагерь; (12) но и у римлян раненых было столько, что от ран уже после боя скончалось больше, чем пало на поле брани.

33. (1) Квипт Фабий, консул следующего [310 г.] года, взял на себя войну под Сутрием, товарищем Фабия стал Гай Марций Рутул. (2) Тем временем и Фабий привел из Рима пополнение, и к этрускам прибыло вызванное из дому новое войско.

(3) Уже много лет между патрицианскими должностными лицами и народными трибунами не было никаких споров и раздоров, когда один из семьи, которой словно бы рок назначил враждовать с трибунами и плебеями, снова затеял смуту. (4) По истечении восемнадцати месяцев, то есть по окончании срока цензорства, установленного законом Эмилия, цензора Аппия Клавдия никакой силой нельзя было заставить сложить с себя должность, хотя его товарищ, Гай Плавтий, сделал это еще до истечения срока своих полномочий. (5) Народным трибуном, взявшимся ограничить цензорство законным сроком, что было столь же любезно народу, сколь и справедливо, и черни приятно, так же как любому из знати, был Публий Семпроний.

(6) Этот Семпроний несколько раз подряд прочитал вслух Эмилиев закон и воздал хвалу его создателю — диктатору Мамерку Эмилию, который сократил до полутора лет прежде пятилетний срок цензорства, ставшего при такой продолжительности господствующей властью, а затем вопросил: (7) «Скажи-ка, Аппий Клавдий, что бы ты сделал, будь ты цензором, на месте Гая Фурия и Марка Гегания?» (8) Аппий отрицал, что вопрос трибуна имеет хоть какое-то отношение к его делу, а именно если закон Эмилия и впрямь был обязателен для цензоров, в правление которых бы был принят, (9) ибо по воле народа был введен в действие после избрания их цензорами, а силу закона имеет последняя воля народа, тем не менее его и всех тех, кто были избраны цензорами после издания этого закона, он обязать ни к чему не мог.

34. (1) На эти Аппиевы увертки, никем не одобряемые, Семпроний сказал: «Квириты, перед вами потомок того знаменитого Аппия, который был избран децемвиром на год, на другой — сам провозгласил свое избрание, а на третий, хотя ни он сам никто другой его не назначал, удержал за собою и фаски и власть, оставаясь частным лицом, (2) и не отступился от должности, пока власть, злокозненно добытая, злонамеренно примененная, злоумышленно удержанная, не погребла его под собою. (3) Это то самое семейство, квириты, чьи насилия и обиды вынудили вас покинуть отечество и занять Священную гору; для защиты от него вы оградили себя и поддержкой трибунов, (4) из-за него два ваших войска сидели па Авентине, и это оно всегда противилось законам о процентах и общественных землях. (5) Именно это семейство объявило недействительными браки патрициев и плебеев и закрыло плебеям доступ к курульным должностям. Имя Клавдиев куда враждебней вашей свободе, чем даже имя Тарквиниев! (6) За сто лет, минувших после диктаторства Мамерка Эмилия, цензорами перебывало столько знатных и самых доблестных мужей; и что же, Аппий Клавдий, за все это время никто из них, по-твоему, не заглядывал в двенадцать таблиц? Всем было невдомек, что законную силу имеет последняя воля народа? (7) Куда там! Это как раз все знали и именно поэтому повиновались Эмилиеву, а не тому древнему закону, по которому впервые были избраны цензоры; ведь Эмилиев закон народ утвердил последним по времени, а при противоречии в законах новый всегда отменяет старый. (8) Что ты, собственно, утверждаешь, Аппий? Необязательность Эмилиева закона для народа? Или же для народа он обязателен, и один ты выше закона? (9) Даже те, не знавшие узды, цензоры — Гай Фурий и Марк Геганий, благодаря которым стало ясно, какой вред может быть государству от злоупотребления такой должностью, когда разъяренные ограничением своей власти они записали в эрарии Мамерка Эмилия, бывшего в то время первым на войне и в мирных делах, даже они повиновались Эмилиеву закону. (10) Сто лет чтили закон и все последующие цензоры, в том числе и Гай Плавтий, твой товарищ, избранный при тех, что и ты же, обрядах и с теми же, что у тебя, правами. (11) Разве народ избрал его не полноправным цензором?Так что же? На одного тебя, выходит,— должно быть, за твои несравненные достоинства — распространяется это особенное преимущественное право! (12) Как же нам теперь назначить кого-нибудь священным царемт? Он ухватится за имя «царь» и объявит, что избран полноправным царем Рима! Кто, по-твоему, удовольствуется тогда полугодовой диктатурой или междуцарствием на пять дней? Кого тогда дерзнешь назначить диктатором для вбития гвоздя или проведения Игр? (13) Какими безмозглыми тупицами предстают, верно, в глазах таких людей те, кто, свершив за двадцать дней великие подвиги, слагал с себя диктатуру или отказывался от должности из-за ошибки в гаданиях при избрании! (14) Но что вспоминать о давно минувшем? Недавно, еще в этом десятилетии, диктатор Мений вел дознание столь нелицеприятно, что оно стало угрожать иным влиятельным людям, и, когда недруги выдвинули обвинение в его собственной причастности к преступлению, о котором он вел расследование, он сложил с себя диктатуру, чтобы как частное лицо предстать перед судом. (15) От тебя я не жду, конечно, подобного самоотречения, да не будешь ты исключением в самом властолюбивом и надменном семействе! И пусть ты не оставишь должности ни на день ранее срока, но не выходи только за его пределы! (16) Может быть, хватит Аппию еще дня или месяца цензорства? Нет, он требует для себя трех с половиной лет сверх положенного по Эмилиеву закону. «Три года,— заявляет он,— и еще шесть месяцев сверх положенного по закону Эмилия я буду исполнять должность цензора и буду исполнять ее один». Да это похоже уже на царскую власть! (17) Может быть, ты все-таки изберешь себе нового товарища, хотя нечестиво избирать его даже на место умершего? (18) Или мало тебе, богобоязненный цензор, превратить отправление древнейшего обряда, который один был учрежден самим богом, в чью честь и совершается, из священнодействия, исполняемого знатнейшими, в рабскую службу?! (19) Мало тебе, что тебя и цензорства твоего ради за один год сведен под корень род, который древнее самого Города и освящен к тому же дружбою с бессмертными богами? Тебе надо еще и все государство вовлечь в такое кощунство, что от одного упоминания о нем душа содрогается. (20) Город пал в то пятилетие, когда цензор Луций Папирий Курсор после смерти товарища своего, Гая Юлия, чтоб не оставить должности, добился избрания себе в товарищи Марка Корнелия Малугинского. (21) Сколь же умеренны были его притязания по сравнению с твоими, Аппий! Луций Папирий не один отправлял цензорство и не дольше положенного срока, и все ж не нашлось никого, кто бы последовал потом его примеру: все бывшие после него цензорами по смерти товарища слагали с себя должность. (22) А тебе не помеха, что срок цензорства истек, что товарищ оставил должность, не указ тебе ни закон, ни совесть! Добродетель для тебя в надменности и наглости, в презрении к богам и людям. (23) Помня о величии и святости исполнявшейся тобою должности, я не хотел бы, Аппий Клавдий, не то что действием оскорбить тебя, но даже задеть слишком резким словом; (24) и все же твое упрямство и твоя заносчивость вынудили меня произнести все только что мною сказанное. А если ты не подчинишься Эмилиеву закону, то я прикажу еще и в темницу тебя отвести (25), и, помня установление предков: «Если при избрании цензоров один не получит положенного числа голосов, выборы откладываются без провозглашения цензором другого,— я не потерплю, чтобы ты один отправлял цензорство, когда один ты не можешь даже быть избран цензором!»

(26) После всех таких речей он приказал схватить цензора и отвести его в темницу. Шестеро трибунов одобрили действия своего товарища, но трое оказали поддержку обратившемуся к ним Аппию, и, к великому негодованию всех сословий, он стад один отправлять цензорство.

35. (1) Пока все это происходило в Риме, этруски уже начали осаду Сутрия, а навстречу консулу Фабию, ведшему войско на помощь союзникам вдоль предгорий, чтобы при случае напасть на укрепления врага, выступил построенный в боевом порядке неприятель. (2) На раскинувшейся внизу равнине хорошо видны были несчетные вражеские рати, и тогда консул, чтобы выгодным положением возместить для своих численное превосходство противника, поднял войско немного вверх по склону — место было неровное и каменистое — и тогда уже повернул знамена против неприятеля.

(3) Этруски целиком полагались на свою многочисленность и, позабыв обо всем, так поспешно и так жадно кидаются в бой, что выпускают все свои дротики, чтоб поскорее начать рукопашную, обнажают мечи и стремглав бросаются на противника. (4) Римляне, напротив, метали то стрелы, то камни, которыми их в изобилии снабжала сама местность. (5) И вышло так, что удары по щитам и шлемам привели в замешательство даже тех этрусков, кто не был ранен, и подойти для ближнего боя оказалось не так просто, (6) а для дальнего не осталось метательных орудий, и этруски остановились, открытые ударам, потому что их толком ничто не защищало, а некоторые даже начали отступать, и тогда на колеблющийся и пошатнувшийся строй, вскричав с новою силой и обнажив мечи, ринулись гастаты и принципы. (7) Этот натиск этруски сдержать не могли и, повернув знамена, врассыпную бросились к лагерю. Но когда римская конница наискосок пересекла равнину и оказалась на пути беглецов, они отказались от лагеря и кинулись в горы. (8) Оттуда почти безоружная толпа, изнемогая от ран, добралась до Циминийского леса, а римляне, перебив много тысяч этрусков и захватив тридцать восемь боевых знамен, завладели еще и вражеским лагерем с богатой добычею. Потом стали думать и о преследовании врага.

36. (1) Циминийский лес в те времена был непроходимее и страшнее, чем лесистые германские ущелья во времена более; к нам близкие, и до той поры он для всех, даже для купцов, оставался совершенно неприступен. Почти никто, кроме, пожалуй, самого вождя, не имел смелости войти в него, всем остальным слишком еще было памятно Кавдинское поражение. (2) Тогда один из бывших при консуле, его брат Марк Фабий — иные называют его Цезоном Фабием, а некоторые — Гаем Клавдием, братом по матери,— вызвался отправиться на разведку и вскоре принести надежные обо всем сведения. (3) Воспитывался он в Цере, у гостеприимцев, знал поэтому этрусское письмо и прекрасно владел этрусским языком. У меня есть, конечно, сколько угодно свидетельств тому, что детей римлян тогда принято было обучать этрусской грамоте, так же как теперь — греческой, (4) но этот человек, должно быть, обладал еще какими-то особыми способностями, позволившими ему дерзко обмануть врагов и незаметно смешаться с ними. Говорят, единственным его спутником был раб, воспитанный вместе с ним и сведущий в том же языке. (5) Они тронулись в путь, имея только общие сведения о местности, в которую направлялись, и об именах племенных старейшин, чтобы не обнаружить нечаянно в разговоре своей неосведомленности в общеизвестном. (6) Шли они одетые пастухами, вооруженные по-крестьянски косами и парой тяжелых копий. Но надежнее, чем знакомство с языком, вид одежды и оружия, их защищало то, что никому и в голову не могло прийти, чтобы чужак вошел в циминийские чащобы. (7) Говорят, они добрались так до камеринских умбров. Там римлянин решился объявить, кто они такие, и, введенный в сенат от имени консула, вел переговоры о союзничестве и дружбе; (8) потом он был принят как гость со всем радушием, и ему велели возвестить римлянам, что для их войска, если оно явится в эти места, будет приготовлено на тридцать дней продовольствия, а молодежь камеринских умбров при оружии будет ждать их приказаний.

(9) Когда об этом донесли консулу, он в первую стражу послал вперед обоз, за обозом приказал следовать легионам, (10) а сам с конницею остался на месте и на рассвете следующего дня поскакал на неприятельские дозоры, расставленные у леса; задержав врага на достаточно долгий срок, он возвратился в лагерь и, выйдя из него с противоположной стороны, еще засветло догнал свое войско. (11) На рассвете следующего дня консул был уже на гребне Циминийского хребта, а завидев сверху богатые поля Этрурии, двинул туда свои легионы. (12) Римляне добыли уже горы всякого добра, когда навстречу им вышли наскоро собранные когорты этрусских крестьян, только что созванных старейшинами этой области; порядка у них было так мало, что, желая отметить за грабежи, они сами чуть было не стали добычею римлян. (13) Перебив их и обратив в бегство, Римляне опустошили потом всю округу и возвратились в лагерь победителями и обладателями несметных богатств.

(14) Тут-то в лагерь и явились пятеро послов с двумя народными трибунами, чтобы от имени сената запретить Фабию переходить Циминийские горы. Довольные тем, что прибыли слишком поздно, когда уже нельзя было помешать войне, послы возвратились в Рим вестниками победы.

37. (1) Вместо того чтобы положить конец войне, этот поход Консула распространил ее вширь, ведь из области у подножия Циминийского хребта, испытавшей на себе опустошительные набеги, возмущение охватило уже не только этрусские племена, но и соседних умбров. (2) Вот почему к Сутрию явилась небывало многочисленная рать, и не только лагерь был выдвинут из лесу вперед, но и само войско, горя жаждой скорейшего боя, спустилось на равнину. (3) Сначала этруски стоят строем на своих местах, оставив перед собою место для боевых порядков неприятеля; потом, видя, что римляне медлят начинать битву, подходят к валу. (4) Заметив там, что даже сторожевые дозоры ушли за укрепления, они тут же кричат своим вождям, чтобы приказывали нести им сюда из лагеря съестные припасы на весь день: на ближайшую ночь они останутся здесь при оружии, а на рассвете уже наверняка ворвутся во вражеский лагерь. (5) Только власть военачальника сдерживает столь же возбужденное римское войско. Был почти десятый час дня, когда консул велел воинам подкрепиться пищей и быть при оружии, в какой бы час дня и ночи ни был дан знак к битве. (6) В краткой речи, обращенной к воинам, консул возвеличивал войны с самнитами и умолял этрусские войны; нельзя и сравнить, говорил он, того неприятеля с этим, те полчища — с этими; есть к тому же и иное, тайное оружие, и в свой срок они о нем узнают, но до поры до времени это должно для всех остаться тайной. (7) Такими намеками он наводил на мысль, будто среди врагов есть измена, и это ободряло воинов, устрашенных численностью противника. Отсутствие же у этрусков укреплений придавало вымыслу консула правдоподобие.

Подкрепившись, воины уснули и, разбуженные потихоньку около времени четвертой стражи, взялись за оружие. (8) Обозным раздали мотыги, чтобы срывать вал и засыпать ров. Боевой порядок выстроен внутри укреплений, у ворот на выходе из лагеря поставлены отборные когорты; (9) и тогда по знаку, данному перед самым рассветом, потому что в летние ночи это время самого глубокого сна, воины, опрокинув частокол, выскочили из-за укреплений и напали на врагов, лежащих кругом на земле. Одних гибель настигла во сне, других полусонными на их ложе, а большинство — когда они шарили в поисках оружия; мало у кого было время вооружиться, (10) но и тех, кто успел, оставшихся без знамен и вождей, римляне рассеяли и преследовали спасавшихся бегством. Они бежали врассыпную, кто к лагерю, кто в леса. Более надежным убежищем оказался лес, так как лагерь, расположенный на равнине, был захвачен в тот же день. По приказу консула все золото и серебро принесли ему, а остальная добыча досталась воинам. В этот день было убито или взято в плен до шестидесяти тысяч неприятелей. (11) У некоторых писателей говорится, что это славное побоище произошло за Циминийским лесом, возле Перузии, и в Риме весьма опасались, как бы войско, запертое в таких страшных дебрях, не было уничтожено поднявшимися повсюду этрусками умбрами. (12) Но где бы то пи было, а римляне это сражение выиграли, и вот из Перузии, Нортоны и Арретия, в ту пору едва ли не главных городов Этрурии, пришли послы просить у римлян мира и союза и добились перемирия на тридцать лет.

38. (1) Во время событий в Этрурии другой консул, Гай Марций Рутул, приступом отнял у самнитов Аллифы, и в его руки перешло много других крепостей и селений — разрушенных как враждебные или же в целости и сохранности. (2) В то же время Публий Корнелий, которому сенат поручил прибрежные области, привел римский флот в Кампанию, и корабельщики, высадясь у Помпеи, отправились разорять Нуцерийские владения. Быстро опустошив окрестные земли, откуда возвращение на корабли было безопасным, они, как это часто бывает в таких случаях, соблазнились добычей и, зайдя от побережья вглубь, возмутили против себя тамошнее население. (3) Покуда они рыскали по полям поврозь, никто не встал на их пути, хотя тут их можно было перебить всех до одного; но когда они беспечной ватагой возвращались обратно, то неподалеку от кораблей крестьяне настигли их, отняли добычу, а часть даже поубивали; перепуганная толпа уцелевших в этой резне была оттеснена к кораблям.

(4) Сколько опасений вызвал в Риме переход Квинта Фабия через Циминийский лес, столько радости принесли врагам в Самний слухи об отовсюду отрезанном и осажденном римском войске; самниты вспоминали Кавдинское ущелье как образец поражения римлян; (5) ведь безрассудство, подобное прежнему, опять завело в непроходимые чащи это племя, никак не способное остановиться в своих притязаниях, причем снова не оружье врагов, а коварная местность подстроила им ловушку. (6) И к радости уже примешивалась своего рода досада на судьбу, отнявшую у самнитов славу победы над римлянами, чтобы вручить ее этрускам. (7) Вот почему самниты поспешно набирают и вооружают войско, чтобы разбить консула Гая Марция, а если Марций станет уклоняться от сражения, они намеревались через марсов и сабинов двинуться оттуда прямо в Этрурию. (8) Консул вышел им навстречу. Обе стороны дрались жестоко, и исход сражения не был ясен, но, несмотря на примерно равные потери, поражение молва приписала все же римлянам, так как они потеряли нескольких всадников и военных трибунов, а также одного легата и — что особенно важно — был ранен сам консул.

(9) Слухи, как водится, все еще преувеличили, и чрезвычайно встревоженные отцы постановили назначить диктатора. Всем было совершенно ясно, что назначат Папирия Курсора, считавшегося в то время непревзойденным в ратном деле. (10) Однако нельзя было рассчитывать ни на то, что вестник невредимым цроберется сквозь вражеское окружение до Самния, ни на то. что консул Марций жив. А у другого консула, Фабия, была с Папирием личная вражда; (11) чтобы эта неприязнь не помещала общему благу, сенат решил отправить к Фабию посланцев из числа бывших консулов, (12) и, действуя не только от имени государства, но и собственным влиянием, они должны были склонить его ради отечества забыть все счеты. (13) Когда отправленные к Фабию посланцы передали ему постановления сената и сопроводили это соответствующими поручению увещеваниями, консул, не поднимая глаз и не говоря ни слова, удалился, оставив посланцев в неизвестности насчет своих намерений. (14) Потом, в ночной тишине, как велит обычай, он объявил Луция Папирия диктаторомт. Хотя посланные благодарили его за блистательную победу над собою, он хранил упорное молчание и отпустил их, не сказав в ответ ни слова о своем поступке, так что видно было, сколь тяжкую муку превозмогал его великий дух.

(15) Папирий объявил начальником конницы Гая Юния Бубулька; но, когда закон о своей власти он предложил на утверждение курий, дурное знамение вынудило не доверяться этому дню, потому что при голосовании первой оказалась Фавцийская курия, а с этой курией были связаны уже два несчастия — падение Города и Кавдинский мир, ибо в тот и другой год при подаче голосов именно она была первой. (16) Лициний Макр считает, что ее следовало опасаться еще из-за одного несчастия — поражения у Кремеры.

39. (1) На другой день диктатор заново устроил птицегадания, провел закон и, двинувшись с легионами, недавно набранными во время тревоги из-за перехода римских войск через Циминийский лес, дошел до Лонгулы, (2) принял от Марция старое войско и вывел свои силы для боя, который противник, казалось, готов был принять. Однако ночь уже спустилась на построенные и вооруженные войска, а ни одна из сторон не начинала сражения. (3) Некоторое время противники спокойно стояли лагерем неподалеку друг от друга: в своих силах не было сомнения, но и на вражеские не приходилось смотреть свысока. (4) Поскольку и умбрскому войску было дано сражение по всем правилам, враги были в основном не перебиты, а обращены в бегство, так как не выдержали яростного начала боя.

(5) А тем временем у Вадимонского озера этруски, набрав войско с соблюдением священного закона, согласно которому каждый избирает себе напарника, начали сражение такими полчищами и с такой вместе с тем отвагой, как никогда и нигде прежде. (6) Бой был настолько жестоким, что никто даже не стал метать дротики: бились сразу мечами, и при таком жарком начале воины еще больше ожесточались в течение битвы, так как исход ее долго был не ясен. Словом, казалось, что бой идет не с этрусками, многократно терпевшими поражения, а с каким-то неведомым племенем. (7) Обе стороны даже не помышляют о бегстве: падают передовые бойцы, и чтобы знамена не лишились защитников, из второго ряда образуется первый; (8) потом вызывают воинов из самых последних резервов; наконец, положение стало настолько тяжелым и опасным что римские всадники спешились и через горы оружия и трупов проложили себе путь к первым рядам пехотинцев. И, словно свежее войско посреди утомленных битвою, они внесли смятение в ряды этрусков. (9) За их натиском последовали и остальные, как ни были они обескровлены, и прорвали вражеский строй. (10) Тут только начало ослабевать упорство этрусков и некоторые манипулы отступили, и стоило кому-то показать спину, как следом и остальные обратились в бегство. (11) В этот день впервые сокрушилась мощь этрусков, издревле процветавших в благоденствии; в битве они потеряли лучшие силы, а лагерь в тот же день был взят приступом и разграблен.

40.(1) Сразу после этого вели войну [308 г.] столь же опасную и столь же славную и успешную — против самнитов, которые среди прочих военных приготовлений позаботились и о том, чтобы их строй сверкал новым великолепным оружием. (2) Было у них два войска: у одного щиты с золотой насечкой, у другого — с серебряной; а щиты были такие: верхняя часть, защищающая грудь и плечи, пошире, и верх ровный, книзу же, чтоб не мешать двигаться, щит суживался в виде клина. (3) Грудь у самнитов прикрывал панцирь, левую голень — поножи; шлемы о гребнями должны были сделать рост воинов более внушительным. У «золотых» воинов туники были разноцветные, а у «серебряных» — из белоснежного льна. У этих последних были серебряные ножны и серебряные перевязи, а у первых то и другое — золотое, и попоны на конях расшиты золотом. Одним отвели правое крыло, другим — левое. (4) Это блестящее вооружение было уже знакомо римлянам, да и вожди внушили им, что воину своим видом надлежит устрашать противника и полагаться не на золотые и серебряные украшения, а на железо самих мечей и собственное мужество; (5) а это все, мол, больше походит на добычу, а не на оружие: оно сверкает перед битвой, но безобразно среди крови и увечий; (6) доблесть — вот украшенье бойца, все прочее приходит с победой, и богатый противник — всего лишь награда победителю, будь сам победитель хоть нищим.

(7) Подбодрив воинов такими речами, Курсор ведет их в бой. Сам он стал на правом крыле, а на левом поставил вождем начальника конницы. (8) Враги с самого начала схватки дрались Упорно, но диктатор с начальником конницы не менее рьяно состязались в том, чтоб на своем крыле возвестить начало победе. (9) Случилось так, что Юний первым потеснил врагов: своим левым крылом — их правый, то есть воинов, обреченных по самнитскому обычаю подземным богам и отличавшихся поэтому белоснежным одеянием и сверкающим серебром оружием. Бросаясь на них, Юний все повторял, что обрекает их Орку, и, смешав их ряды, заметно потеснил весь строй. (10) Едва увидел это диктатор, как воскликнул: «Неужто с левого крыла придет к нам победа? Неужто на правом воины диктатора станут плестись в хвосте чужого натиска вместо того, чтобы своими руками вырвать у врага победу?!» (11) Он вдохнул силы в воинов, и вот уже всадники не уступают доблестью пехоте, а рвение легатов — усердию вождей. (12) Справа Марк Валерий, слева Публий Деций — оба консуляры — выезжают на коннице, стоящей на правом и левом крыле, призывают с ними вместе стяжать свою долю славы и мчатся на противоположное вражеское крыло. (13) При этой новой опасности, в придачу к прежней, когда конница с двух сторон окружила войско и римские легионы, к ужасу врагов, снова издали боевой клич и ринулись вперед, самниты обратились в бегство. (14) Поле стало уже покрываться грудами тел и великолепным оружием, а перепуганные самниты поначалу укрылись в своем лагере, но потом не удержали и его, и до наступления ночи он был взят, разграблен и спален огнем.

(15) Согласно постановлению сената, диктатор справил триумф, и главным его украшением явилось захваченное оружие. (16) Оно оказалось столь великолепным, что щиты с золотой насечкой раздали для украшения форума владельцам меняльных лавок. Отсюда, говорят, берет начало обычай эдилов украшать форум, когда по нему провозят крытые повозки с изображениями богов. (17) Такое применение к вящей славе своих богов нашли римляне для великолепного вражеского вооружения; а кампанцы, при их спеси и ненависти к самнитам, обрядили в эти доспехи гладиаторов, дававших представления на пиршествах, и прозвали их «самнитами».

(18) В тот же год консул Фабий одержал несомненную и легкую победу над остатками этрусского войска возле Перузии, которая и сама тоже нарушила договор о перемирии. (19) Он захватил бы и самый город — одержавши победу, он уже приблизился к его стенам,— но навстречу ему вышли посланцы жителей, чтобы сдать город победителю. (20) Поставив в Перузии отряд охраны и отправив впереди себя этрусских послов с просьбой к римскому сенату о мире, консул, торжествуя победу, еще более блистательную, чем даже у диктатора, с триумфом вступил в Город. (21) Надо сказать, что и честь победы над самнитами присудили главным образом не диктатору, а легатам Публию Децию и Марку Валерию, и на ближайших выборах при полном единодушии народ провозгласил одного консулом, а другого претором.

41. (1) За славное покорение Этрурии Фабий и на следующий год получил консульство, а Деций стал его товарищем; Валерий в четвертый раз был избран претором. (2) Консулы разделили меж собою военные области: Этрурия досталась Децию, самниты — Фабию. (3) Фабий направился к Алфатерской Нуцерии, с презрением отклонил просьбы жителей о мире, которым они в свое время пренебрегли, и осадою вынудил их к сдаче. (4) Самнитам было дано сражение, и без особых усилий враг был разбит; не стоило бы и упоминать об этой битве, если бы в ней римляне не дрались впервые с марсами. Пелигны, отложившиеся от Рима вслед за марсами, претерпели ту же участь.

(5) Другому консулу, Децию, тоже сопутствовало военное счастье. Угрозами он заставил тарквинийцев снабдить войско продовольствием и просить перемирия на сорок лет. (6) Взявши приступом несколько крепостей вольсинийцев, он разрушил несколько, чтобы лишить неприятеля укрытий, и, пройдя войною по всем вражеским землям, внушил такой страх перед собою, что все этрусское племя молило консула о союзном договоре. (7) Этого, впрочем, они не добились, но перемирие на год было им даровано. От неприятеля потребовали годовое жалованье для римского войска и по паре туник на каждого воина: это и была плата за перемирие.

(8) Спокойствие, воцарившееся было в Этрурии, нарушила неожиданная измена умбров. Этот народ не испытал на себе связанных с войной бедствий, если не считать того, что по их полям проходили войска. (9) Призвав к оружию всю свою молодежь и склонив к восстанию значительную часть этрусков, они собрали рать столь несметную, что похвалялись пойти осаждать Рим, оставив в Этрурии у себя за спиной Деция с его войском. Вот как заносились они и к тому же с презрением говорили о римлянах. (10) Как только консулу Децию донесли об этой их затее, он большими переходами поспешил из Этрурии к Городу и расположился во владениях Пупинии, внимательно следя за известиями о неприятеле. (11) В Риме тоже не сочли безделицей войну с умбрами, а угроза осады внушила опасения тем, кому при галльском нашествии пришлось самим испытать, сколь беззащитен их родной Город. (12) Вот почему к консулу Фабию отправили послов велеть ему при затишье в войне с самнитами спешно вести легионы в Умбрию. (13) Консул повиновался и большими переходами добрался до Мевании, где в это время сосредоточились силы умбров. (14) Неожиданное появление консула, который, по убеждению умбров, был занят самнитской войною в далеких от них пределах, так их напугало, что одни почли за лучшее отступить к укрепленным городам, другие — и вовсе отказаться от войны, (15) и только одна-единственная община — сами умбры зовут ее Материна — не только удержала других при оружии, но и повела без промедления на битву. (16) Они напали на Фабия, когда тот обносил лагерь валом. Видя, как умбры беспорядочно кидаются на укрепления, консул отозва воинов от работ и построил их, насколько это было возможно таких обстоятельствах и таком месте. Подбодрив воинов похва лою, которую они заслужили своими подвигами кто в Этруриа кто в Самнии, он призывает их покончить с этим жалким довеском к этрусской войне и примерно наказать нечестивые языки за угрозы осадить Город. (17) Воины слушали все это с таким воодушевлением, что речь вождя была прервана дружным криком, вырвавшимся у них из груди. Еще до приказа, по звуку труб и рожков, они всей гурьбою мчатся на врага. (18) Но нападают они так, словно перед ними вовсе не воины с оружием в руках. Дивное дело! Сперва они начинают отнимать знамена у знаменосцев, затем волокут самих знаменосцев к консулам и перетаскивают вооруженных воинов из их рядов в свои, а если где и схватываются в противоборстве, то дерутся больше щитами, чем мечами, и враги падают от ударов щитами в плечи. (19) В плен было взято больше, чем убито, и над полем битвы разносился один-единственный приказ: сложить оружие! (20 Так в ходе самого боя сдались главные зачинщики войны, а назавтра и в следующие дни сдаются и остальные племена умбров. С жителями Окрикулы по частному поручительству заключили дружественный союз.

42. (1) Победив в войне, возложенной по жребию на другого, Фабий возвратился в свой Самнии. (2) И как народ в предыдущем году за столь успешное ведение дел продлил его консульство, так теперь и сенат оставил за ним на следующий [306 г.] год высшую военную власть при консулах Аппии Клавдии и Луции Волумнии, невзирая на сильное противодействие Аппия.

(3) В некоторых летописях я читаю, что Аппий добивался консульства, еще будучи цензором, а народный трибун Луций Фурий воспрепятствовал его участию в выборах вплоть до сложения цензорства. (4) Поскольку новую войну против саллентинов поручили сотоварищу Аппия, он, сделавшись консулом, остался в Риме, чтобы искусным ведением внутренних дел увеличить свое влияние, раз уж военная слава все равно доставалась другим.

(5) Волумнию не пришлось жалеть о своем назначении. Он дал много удачных сражений, а несколько вражеских городов взял приступом. Щедро раздавая добычу, он соединял с лаской свою тороватость, и без того любезную народу, и от того в войске его разгорелась жажда трудов и опасностей.

(6) Проконсул Квинт Фабий под городом Аллифами дал сражение войску самнитов. Исход битвы был несомненен: враг бежал и был загнан в лагерь. И не ударжать бы самнитам и лагеря, если бы день не клонился уже к закату. Однако еще до наступления темноты самнитский лагерь окружили и, чтоб никто не мог улизнуть, на ночь поставили стражей. (7) На другой день, едва рассвело, началась сдача. Было поставлено условие, чтобы славшиеся самниты вышли из лагеря в одних туниках, и всех их прогнали под ярмом. (8) Для союзников самнитов никаких условий не было, и около семи тысяч отправили под венки. Те, кто объявил себя герниками, содержались под стражей отдельно. (9) Фабий отправил всех их в Рим к сенату, и, расследовав, по набору ли или по собственной воле они сражались на стороне самнитов против римлян, их раздали латинским племенам под стражу, (10) а новые консулы Публий Корнелий Арвила и Квинт Марций Тремул (ибо они уже были избраны) получили приказ снова доложить сенату об этом деле. (11) Герники возмутились. Жители Анагнии созвали на совет все племена в цирк под названием «Морской», и все герники, кроме алетринцев, ферентинцев и веруланцев, объявили войну римскому народу.

43. (1) А в Самнии, так как Фабий оттуда ушел, тоже начались новые волнения. Были захвачены Калация и Сора вместе со стоявшими там для охраны римскими воинами, и, взятые в плен, они подверглись гнусным истязаниям. (2) Так что Публия Корнелия с войском послали туда, а Марцию поручили новых противников, так как анагнинцам и другим герникам была объявлена война. (3) Поначалу неприятель сумел завладеть всеми тропами, по которым могли сообщаться лагери консулов, так что даже гонцу налегке не удавалось там проскользнуть, (4) и несколько дней кряду консулы были обо всем в полном неведении, лишь гадая о положении товарища. Это так встревожило Рим, что вся молодежь была приведена к присяге и на случай каких-нибудь неожиданностей набрали два полных войска. (5) Однако война с герниками ничуть не стоила ни возникших теперь опасений, ни прежней славы этого племени. (6) Герники ни разу не осмелились хоть на что-то достойное упоминания, и, лишившись за несколько дней трех лагерей, (7) они получили на 30 дней перемирие для отправки своих послов в Рим к сенату. Это стоило им полугодового жалованья для римского войска, продовольствия на тот же срок и выдачи по тунике на воина. Сенат отослал послов назад к Марцию: постановлением сената ему было поручено решить участь этого племени, и он принял его безоговорочную сдачу.

(8) А в Самнии другой консул, несмотря на превосходство в силе, оказался в затруднении из-за неудачного места. Противник перерезал все дороги и захватил проходы в лесных чащах, чтобы сделать невозможным подвоз продовольствия; и вместе с тем консулу не удавалось вызвать врага на бой, хотя каждый день он выстраивал воинов в боевом порядке. (9) Было совершенно ясно, Что самниты не выдержат сражения, а римляне — затягивания войны. (10) Приближение Марция, поспешившего после покорения герников на помощь товарищу, лишало самнитов возможности и дальше откладывать битву. (11) Они ведь хорошо знали что не могут противостоять даже одному римскому войску, и понимали, что допусти они соединение двух войск, и придется оставить всякую надежду на победу. Поэтому они сами нападают на Марция, приближающегося с войском, построенным в походном порядке. (12) Римляне быстро сложили поклажу в середину и, насколько это возможно в такой спешке, построились в боевом порядке. Сперва крик, донесшийся до стана, затем показавшееся вдали облако пыли всколыхнули лагерь второго консула; (13) немедленно отдав приказ браться за оружие, консул тотчас вывел из лагеря построенное для боя войско и сбоку напал на неприятеля, занятого другою битвой. (14) Он кричал воинам, что нет ничего позорней, как, не добившись чести победы в собственной войне, дать другому войску завладеть уже второй победой. (15) Разорвав строй там, где ударил на него, консул прорубился сквозь тесные ряды врагов, устремился в оставленный без защитников неприятельский лагерь, захватил его и поджег. (16) Когда это пламя увидели воины Марция, а потом, оглянувшись, и их противники, повсеместно началось бегство самнитов. Но отовсюду грозила им гибель, и негде было искать спасения и убежища.

(17) Уже тридцать тысяч вражеских воинов было убито, консулы уже дали знак отходить и, соединив вместе свои силы, поздравляли друг друга с победой, как вдруг невдалеке показались новые, набранные на подмогу неприятельские когорты, и сызнова начали рубиться. (18) Победители двинулись на них, не дожидаясь консульского приказа и знака начинать сражение, с криками, что они хорошенько проучат самнитских новобранцев. (19) Консулы были снисходительны к горячности пехотинцев, ибо отлично понимали, что неприятельские новобранцы среди разбитых наголову опытных бойцов не в силах будут даже оказать сопротивление. (20) И они не ошиблись: все самнитские полки, и старые и новые, бросились бежать к ближним горам. Туда же поднялось за ними и римское войско, и негде было укрыться побежденным: их сбрасывали даже с занятых ими холмов; и вот уже все в один голос молят о мире. (21) Тогда от них потребовали продовольствия на три месяца, годовое жалованье войску и по тунике на воина, а потом отправили к сенату ходатаев о мире.

(22) Корнелий остался в Самнии, а Марций возвратился в Город справлять триумф над герниками. На форуме ему решили поставить конную статую, которую и воздвигли перед храмом Кастора. (23) Трем народам из племени герников — алетринцам, веруланцам и ферентинцам — были возвращены их законы, ибо они предпочли их римскому гражданству, и дозволены были браки между собой, чем какое-то время из всех герников располагали они одни. (24) Анагнинцам и всем тем, кто поднял оружие против римлян, дано было гражданство без права голосования: право собирать совет и заключать браки было у них отнято и запрещено иметь магистратов, кроме как для соблюдения обрядов.

(25) В том же году цензор Гай Юний Бубульк заложил храм Спасения, о котором он дал обет, когда был консулом и воевал с самнитами. Вместе с товарищем Марком Валерием Максимом они построили на казенный счет дороги через поля. (26) Кроме того, в тот год возобновили договор с карфагенянами, а послов их, прибывших с этой целью, щедро одарили.

44. (1) В этом же году [305 г.] Публий Корнелий Сципион был диктатором, а Публий Деций Мус его начальником конницы. (2) Они провели консульские выборы, для чего и были назначены, потому что оба консула не могли отлучиться от сражавшихся легионов. (3) Консулами стали Луций Постумий и Тиберий Минуций. Пизон помещает их после Квинта Фабия и Публия Деция, изъяв два года, в которые, как мы сказали, консулами были Клавдий с Волумнием и Корнелий с Марцием. (4) По недосмотру ли он опустил в своей летописи эти пары консулов или сознательно, считая, что их не было, это остается неясным.

(5) В том же году самниты совершали набеги на Сателлатское Поле в кампанских владениях, (6) и потому оба консула были посланы в Самний, но в разные стороны: Постумий на Тиферн, а Минуций на Бовиан. Первым сражение дал Постумий под Тиферном. (7) Одни сообщают, что самниты были несомненно разбиты и двадцать тысяч взято в плен. (8) Другие, что противники оставили поле битвы, когда Марс никому не дал перевеса, и Постумий, прикинувшись устрашенным, потихоньку увел свои легионы в горы. Враг последовал за ним и в двух милях от римских укреплений тоже разбил лагерь. (9) Консул, делая вид, что искал место для своего стана, безопасное и снабженное всем необходимым — а таким оно и было,— возвел кругом лагеря укрепление, снабдил его запасами всего, что нужно, (10) и, оставив сильную охрану, в третью стражу налегке повел легионы кратчайшим путем (11) к сотоварищу, который тоже стоял лагерем перед неприятельским войском. Там по подсказке Постумия Минуций начинает бой с противником, и, когда уже большую часть дня с переменным успехом шла битва, на утомленное вражеское войско внезапно нападает Постумий с его свежими легионами. (12) Так что враги, у которых от ран и усталости и бежать-то не было сил, все были перебиты. Захватив двадцать одно знамя, римляне поспешили оттуда к лагерю Постумия. (13) Там два победоносных войска напали на врага, уже смущенного вестью о поражении, разбили его и обратили в бегство; захватили двадцать шесть знамен, самнитского военачальника Статия Геллия вкупе еще со многими и оба вражеских лагеря. (14) На другой день начали осаду города Бовиана, и вскоре он тоже оказался в руках римлян, а консулы за свои подвиги с великой славою отпраздновали триумф.

(15) Некоторые утверждают, что тяжело раненного консула Минуция отнесли в лагерь, где он скончался, а Марк Фульвии, ставший вместо него консулом, был послан к войску Минуция и захватил Бовиан. (16) В этом году у самнитов отбили Сору, Арнин и Цезеннию; на Капитолии воздвигли и освятили огромное изваяние Геркулеса.

45. (1) При консулах Публии Сульпиции Саверрионе и Публии Семпронионе Софе [304 г.] самниты отправили в Рим для переговоров о мире своих послов, чтобы добиваться то ли конца войне, то ли ее отсрочки. (2) На их униженные просьбы был дан ответ: если бы самниты не просили так часто мира, готовясь тем временем к войне, можно было бы вести подобные переговоры; но, коль скоро до сих пор слова оставались без последствий, приходится верить только делам. (3) Скоро консул Публий Семпроний будет с войском в Самнии, и его не обманешь, к войне или к миру склонны самниты; выяснив все, он обо всем доложит сенату, и, когда он двинется из Самния обратно, послы пусть идут за ним следом. (4) В тот год на пути через Самнии римские легионы встретили лишь мирных жителей, охотно снабжавших их продовольствием, так что старинный договор с самнитами все-таки возобновили.

(5) Тогда римляне пошли войною против эквов — давних своих недругов, которые, впрочем, уже многие годы ничем не беспокоили римлян, при всей своей ненадежности прикидываясь замиренными. Дело в том, что до разгрома герников эквы вместе с ними посылали самнитам подкрепление, (6) а после покорения герников почти все племя перешло на сторону врагов Рима и не скрывало этого принятого всем миром решения. Но когда после заключения в Риме договора с самнитами фециалы явились к эквам требовать возмещения, (7) эквы упорно стояли на том, что, грозя войной, их силой пытаются заставить принять римское гражданство, а сколь это желанно, учит пример герников: ведь все кто мог, предпочли собственные законы римскому гражданству, (8) для тех же, у кого не будет выбора, принудительное гражданство обернется наказанием. Все это открыто говорилось на сходках, и потому римский народ приказал объявить эквам войну. (9) Оба консула отправились в новый поход и расположились лагерем в четырех милях от вражеского стана.

(10) Уже долгие годы эквы не вели войн самостоятельно. Их войско, походившее на ополчение, в котором не было толком ни вождей, ни военных порядков, было в смятении. (11) Одним казалось, надо выходить на бой, другим — защищать лагерь, многих тревожило разорение, грозящее полям, а следом и разрушение городов, оставленных под слабой охраною. (12) И вот когда среди многих высказанных мнений услышали, что пусть, мол, каждый оставит попечение об общих делах и займется своими собственными (13) и пусть с первою стражей уходят кто куда из лагеря, чтобы свезти в города все свое добро и защищать городские стены, то все с полным единодушием приняли это решение.

(14) Когда враги уже разбрелись по своим имениям, римляне на рассвете вынесли знамена и построились в боевом порядке, но никто не вышел им навстречу, и они поспешили к вражескому лагерю. (15) Не видя и там дозоров перед воротами и ни единой души на валу, не слыша обычного в лагере гомона, они остановились, пораженные странной тишиной и опасаясь засады. (16) Когда же перешли через вал и обнаружили в лагере полное безлюдие, бросились вдогонку за врагом. Следы меж тем вели во все стороны, как всегда бывает, если разбегаются кто куда, но поначалу это сбило римлян с толку. (17) Узнав же от лазутчиков о замыслах противника, римляне пошли войною на города эквов, осаждая их один за другим, и за пятьдесят дней взяли приступом тридцать один город, разрушив и спалив большую их часть и почти истребив племя эквов. (18) Над эквами справили триумф. Их погибель послужила уроком марруцинам, марсам, пелигнам и френтанам, которые отправили в Рим ходатаев просить о мире и дружественном союзе. С этими народами, по их просьбе, был заключен договор.

46. (1) Курульным эдилом в тот год был писец Гней Флавий, сын Гнея. Как сын вольноотпущенника он имел низкое происхождение, но был хитроумен и красноречив. (2) В иных из летописей я обнаруживаю о нем такой рассказ. Флавий состоял при эдилах и видел, что по трибам его выдвигают на эдильскую должность, но на голосование его имя не ставится, так как он писец; тогда он отложил дощечку и дал клятву никогда больше не служить писцом. (3) Лициний Макр утверждал, что Флавий оставил эту службу несколько ранее, еще до того, как стал трибуном и одним из триумвиров — один раз в «ночном» триумвирате, другой — в триумвирате, ведавшем поселениями. (4) Но все так или иначе сходятся на том, что он упорно боролся против знати, презиравшей его за низкое происхождение. (5) Он обнародовал гражданское право, которое понтифики держали у себя под замком, и расставил по форуму белые доски с фастами, чтобы народ знал, по каким дням можно вести тяжбы. (6) Несмотря на озлобление знати, он освятил на Вулкановом поле храм Согласия, и по единодушной воле народа заставил великого понтифика Корнелия Брабата произнести слова, которые за ним повторял Флавий, меж тем, как обычай предков запрещал освящать храмы всем, кроме консулов и полководцев. (7) И только тогда по воле сената народу был предложен на утверждение закон, запрещавший освящать храм без приказа сената или большинства трибунов.

(8) Хочу упомянуть еще об одном случае, хотя сам по себе он не столь уж значителен. Дело в том, что он показывает, какой свободой располагал народ в своем противостоянии заносчивой знати,

(9) Как-то раз, когда Флавий пришел навестить больного товарища по должности, сидевшие там знатные юноши сговорились и не поднялись ему навстречу. Тогда Флавий велел принести ему курульное кресло и со своего почетного места поглядывал на терзаемых досадою недругов. (10) Впрочем, эдилом Флавия избрала рыночная клика, набравшая силу в цензорство Аппия Клавдия, который впервые осквернил сенат внесением в список вольноотпущенников; (11) а потом, когда никто не признал такой список действительным, и в курии Аппий не добился искомого влияния, то, распределив городской сброд по всем трибам, он сумел подкупить и форум и Марсово поле. (12) Знать встретила избрание Флавия с таким негодованием, что многие поснимали золотые кольца и бляхи. (13) С этих пор граждане разделились на две партии: народ здравомыслящий, чтивший и уважавший все добропорядочное, тянул в одну сторону, а рыночная клика — в другую. (14) Так и шло, пока Квинт Фабий и Публий Деций не стали цензорами, и ради общего согласия, как, впрочем, и ради того, чтобы выборы не попали в руки черни, Фабий выделил всю рыночную толпу и объединил ее в четыре трибы, назвав их «городскими». (15) Говорят это было встречено с такою благодарностью, что за примирение сословий Фабий заслужил прозвище Максим, которого не дали ему столькие военные победы. Он же, как сообщают, учредил торжественный выезд всадников в квинктильские иды.

Книга 10

На главную страницу